Джордж Кеннан - Кочевая жизнь в Сибири

Ближе к вечеру 3 ноября, когда длинные северные сумерки уже переходили в стальную синеву арктической ночи, наши собаки медленно поднялись на последнюю вершину Шаманских гор, и мы с высоты более двух тысяч футов увидели внизу неприветливое снежное пространство, простиравшееся до самого горизонта. Это была земля кочевых коряков. Холодный ветер с моря пронесся над вершиной горы, ему печально прошумели сосны, и снова всё погрузилось в тишину белого зимнего пейзажа. Бледный свет заходящего солнца ещё освещал самые высокие вершины, но в мрачных оврагах, заросших лиственницами и соснами, уже собирались сумраки ночи. У подножия гор, мы знали, находилось стойбище коряков. Перед тем как начать спуск, мы немного отдохнули на вершине и попытались разглядеть в сгущающихся сумерках их чёрные чумы, которые, как нам казалось, должны быть где-то у нас под ногами, но ничто, кроме зарослей стланика, не нарушало мертвенной белизны тундры. Стойбище было скрыто выступом горы.

Взошла луна, и косматые вершины справа от нас бросили чёрные тени в долину. Мы подняли собак и нырнули в тёмное ущелье, ведущее вниз, в тундру. Обманчивые ночные тени и каменные глыбы, загромождавшие узкое пространство, делали спуск чрезвычайно опасным, и требовалось всё искусство наших опытных каюров, чтобы избежать несчастья. Тучи снега летели от шестов, которыми они пытались остановить наш спуск, крики и предостерегающие возгласы тех, кто был впереди, умноженные эхом гор, заставили наших собак бежать ещё быстрее, пока мы, судя по пролетающим мимо скалам и деревьям, не оказались верхом на скользящей вниз лавине, которая несла нас с захватывающей дух скоростью вниз по тёмному ущелью к верной гибели. Постепенно, однако, наша скорость замедлилась, и мы выехали на освещённый лунным светом твёрдый наст открытой тундры. После получаса быстрой езды мы прибыли к предполагаемому лагерю коряков, но не увидели там ни оленей, ни жилищ. Изрытый снежный покров обычно даёт знать путешественнику о его приближении к стойбищу коряков, так как олени, принадлежащие племени, всегда пасутся в радиусе нескольких миль от стойбища и копытят снег в поисках мха, составляющего их пищу. Не найдя таких следов, мы обсуждали вероятность того, что сбились с пути, как вдруг наши вожаки насторожили уши, старательно принюхались к ветру и с коротким возбужденным визгом понеслись к невысокому холму, лежавшему прямо поперёк нашему пути. Погонщики тщетно пытались замедлить бег взволнованных собак, но в них пробудились волчьи инстинкты и всякая дисциплина была забыта, когда ветер донес до них свежий запах оленьего стада. Через минуту мы оказались на вершине холма, и перед нами в ясном лунном свете предстали конические чумы коряков, окруженные по меньшей мере четырьмя тысячами оленей, чьи ветвистые рога выглядели как настоящий лес из сухих деревьев. Собаки залаяли все одновременно, как стая гончих на охоте, и бросились вниз по склону, невзирая на крики наших каюров и угрожающие возгласы трех или четырех фигур, которые внезапно поднялись из снега перед испуганными оленями. Сквозь шум я слышал голос Додда, осыпавшего русскими проклятиями своих визжащих собак, которые, несмотря на все его усилия, тащили его по тундре в опрокинутых санях. Огромная масса оленей на мгновение всколыхнулась, а затем ринулась в безумный бег – с каюрами, пастухами-коряками и двумя сотнями собак.

Не желая оказаться в этом столпотворении, я соскочил с саней и стал смотреть, как вся эта масса с криками и лаем носится по равнине. Всё стойбище, которое в своем тихом одиночестве казалось покинутым, теперь пришло в движение. Из шатров появились тёмные фигуры и, схватив длинные копья, торчавшие в снегу у входа, присоединились к погоне, крича и метая лассо в собак в надежде остановить суматоху. Удары тысяч оленьих рогов друг о друга в сумятице бегства, торопливый стук бесчисленных копыт по твёрдому снегу, всхрапывания испуганных оленей и неразборчивые крики коряков, пытавшихся собрать охваченное паникой стадо, создавали хаос разноголосых звуков, которые далеко разносились в неподвижной ночной атмосфере. Это больше походило на полуночную атаку команчей на вражеский лагерь, чем на мирное прибытие трех американских путешественников, и я ошарашено смотрел на переполох, который мы невольно устроили.

Постепенно шум стих, собаки, истощив ту необычную энергию, которую придало им возбуждение, неохотно подчинились воле погонщиков и повернули к стойбищу. Собаки Додда, тяжело дыша, угрюмо ковыляли назад, изредка бросая тоскливые взгляды в сторону оленей, словно раскаивались в слабости, заставившей их прекратить эту увлекательную погоню.

«Почему ты их не остановил? – с улыбкой спросил я Додда. – Каюр с твоим опытом должен лучше управлять своей командой».

«Поди останови их! – воскликнул он с обиженным видом. – Хотел бы я посмотреть, как ты их остановишь, с лассо на шее и с жилистым коряком, тянущим его, как паровая лебёдка! Это хорошо кричать: «Остановите их!», а когда варвар стащит вас с саней, как дикого зверя, что там ваша возвышенная мудрость вам посоветует? Кажется, у меня на шее остался след от лассо», - и он осторожно пощупал возле ушей, не осталась ли отметина от ремня из тюленьей кожи.

Как только олени были собраны, и к ним поставили охрану, коряки с любопытством столпились вокруг пришельцев, так бесцеремонно ворвавшихся в их тихий лагерь, и через нашего переводчика Миронова спросили, кто мы и что нам нужно. Они представляли собой необычайно живописную группу, лунный свет падал на их смуглые лица и отражался в металлических украшениях и начищенных лезвиях длинных копий. Их высокие скулы, смелые, живые глаза и прямые чёрные волосы наводили на мысль о близком родстве с нашими индейцами, но сходство не шло дальше этого. На большинстве их лиц было выражение смелой, откровенной честности, что не характерно для наших западных аборигенов, и мы интуитивно восприняли это как достаточную гарантию их дружелюбия и добросовестности. Вопреки нашим предвзятым представлениям о северных дикарях, это были атлетически сложенные, крепкие мужчины, достигавшие среднего роста американцев. Толстые кухлянки – охотничьи рубахи из оленьих шкур, подпоясанные ремнями и окаймленные понизу длинным чёрным мехом росомахи, покрывали их тела от шеи до колен, местами они были украшены нитками маленьких цветных бусин, кистями из алой кожи и пластинками полированного металла. Меховые панталоны, высокие сапоги из тюленьей кожи, доходившие до бедер, капюшоны из волчьей шкуры с ушами животного, торчащими по обе стороны головы, дополняли это одеяние, которое, несмотря на свой диковинный вид, всё же имело определённое живописное соответствие столь же причудливой лунной сцене. Оставив нашего казака Миронова с майором объяснять наши дела и нужды, мы с Доддом отправились осматривать стойбище. Оно состояло из четырёх больших конических жилищ-яранг, построенных из шестов и покрытых оленьими шкурами, которые были плотно натянуты на них от вершины конуса до земли и стянуты длинными ремнями из тюленьей или моржовой кожи. На первый взгляд они казались плохо приспособленными к тому, чтобы противостоять ветрам, которые проносятся зимой через эти равнины из Северного Ледовитого океана, но последующий опыт показал, что даже самые сильные бури не могут повалить их. Тут и там на снегу лежали аккуратно сработанные нарты различных форм и размеров, а около самого большого чума были сложены стеной двести или триста вьючных сёдел для оленей. Закончив осмотр и почувствовав некоторое утомление от общества пятнадцати или двадцати коряков, которые сопровождали нас по стойбищу и внимательно наблюдали за всеми нашими перемещениями, мы вернулись на место, где вели переговоры представители цивилизации и варварства. Было видно, что они пришли к дружескому взаимопониманию: при нашем приближении высокий туземец с бритой головой вышел из толпы и, направившись к самой большой яранге, приподнял занавес из шкур, открыв тёмное отверстие около двух с половиной футов в диаметре, в которое он жестом пригласил нас войти.