Дмитрий Семакин - Сага о мятеже на «Баунти» и об острове Питкэрн. Том II

Первая мысль: где они??? И вторая: кто так рычит??? Спросонья и от страха я не сообразил, что ребята оба находились в туалете каюты — напротив спального места. Я заглянул туда, благо дверь была раскрыта настежь.

Еще раз хочу извиниться за малоприятные детали, но не рассказать об этом я не могу. Володя стоял на коленях спиной ко мне и лицом, пардон, к унитазу, а Люда склонилась над умывальной раковиной. Яхту качало, и ребята, казалось, вот-вот упадут. «Рычал», оказывается, Володя — его выворачивало наизнанку. С Людой происходило то же самое, но она лишь едва слышно постанывала.

Я схватил своего друга и спонсора Экспедиции и потащил наверх, на свежий воздух. Тут же подоспел Дидье и помог выбраться на верхнюю палубу Люде. Мы уложили ребят на лавки под натянутым тентом и накрыли одеялами. Капитан приставил к изголовью каждого по пластиковому ведру. «Здесь им будет полегче», — невозмутимо сказал он. Я восхитился его хладнокровием.

В общем, так все и началось. Все оставшееся время до Питкэрна (а потом и все двое суток на обратном пути) Володя и Люда с этих лавок практически не вставали. Пару раз неумолимая качка сваливала их на пол, но они снова и снова мужественно возвращались на свои места. Периодически безбрежные просторы Океана оглашались страшным и отчаянным володиным ревом, по силе и страсти сравнимым разве что с криком Кинг Конга из одноименного фильма. Люда старалась страдать молча.

Ощущая свою вину перед ними (ведь я-то чувствовал себя превосходно) и неловкость перед экипажем, я пытался помочь, чем мог. Сначала, стремясь их приободрить, рассказывал какие-то неуместные анекдоты, чем, по-моему, только усугублял ситуацию. По мере возможностей следил за наполнением ведер и время от времени, изображая невозмутимость, опоражнивал их за борт (несколько раз меня, правда, опережали Дидье и Софи). Потом даже старался не показываться Володе и Люде на глаза, чтобы не раздражать их своим бодряческим видом.

Разумеется, ни о каком заходе на Оэно (не говоря уж о Хендерсоне и тем более Дьюси) теперь и речи не было. Теперь я понимал, почему Дидье поначалу уклонялся от прямых ответов. Он словно знал все заранее! Утром после первой кошмарной ночи Люда нашла в себе силы слабым голосом подколоть мужа: «Ну что, Володя, пойдем на Дьюси?». «Никакой Дьюси…» — прохрипел муж в ответ. И добавил, обращаясь к капитану (почему-то по-немецки): «Директ нах Питкэрн!».

Это прозвучало почти как приказ. Дидье улыбнулся, развел руками и пожал плечами. Как скажете, мол…

…Сейчас, встречаясь друг с другом на суше, в Москве, мы, конечно, вспоминаем те события с улыбкой. Володя и Люда, с присущей им самоиронией подтрунивая сами над собой, рассказывают о своих злоключениях на борту «Соважа» с юмором. Сегодня мы беззаботно хохочем над этим, но тогда… Тогда нам было не до смеха. Я всерьез опасался за их здоровье.

Они ничего не ели — не хотели и не могли. Чтобы их организмы не обезвоживались, мы иногда заставляли их глотать колу — все без толку, жидкость быстро отторгалась. Хваленое лекарство никак не помогало. Периодически оба впадали в забытье, и это пугало больше всего. Они даже в туалет перестали ходить. В смысле, не было надобности.

Я думаю, что тогда, лежа на этих лавках, они прокляли все: и «Соваж» с его экипажем, и океан с пресловутой романтикой, и меня со своим Питкэрном. Но — честь им и хвала — они, надо отдать должное, ни разу не произнесли ничего подобного вслух, ни разу публично не пожалели, что ввязались в эту авантюру, ни разу не скапризничали: «Хочу домой. Поворачивай назад!». Они стойко выдержали все муки и лишения экспедиции. Молодцы, ребята. Настоящие герои.

И еще немного о морской болезни. Встревоженный состоянием ребят, я постоянно спрашивал Дидье и Софи: насколько такая жуткая ситуация типична? И чем она чревата в дальнейшем? Видавшие виды капитан и кок успокаивали меня: не волнуйся, недомогание пройдет в ту самую секунду, как только ноги страдальцев ступят на землю. И в практике «Соважа» подобная история не редкость. Бывает, рассказал мне Дидье, что вот так, в лежку, мучаются все гости, человек восемь одновременно; им даже не хватает места на верхней палубе. «Мы не успеваем за ними убирать» — смеется Софи. Но стоит качке прекратиться, как все приходят в себя.

Семья Ваттрело объяснила мне, что все люди делятся на три категории: «неприкачиваемые» (то есть те, чей организм никогда не привыкает к болтанке), «прикачиваемые» (те, кто через пару-тройку суток адаптируется и выздоравливает) и «неукачиваемые», или здоровые (то есть те, которых морская болезнь не берет вообще).

Так вот, судя по всему, Володя в этой классификации относится, увы, к первым, «неприкачиваемым» (он страдал больше всех, по всем признакам — неизлечимо). Люда — ко вторым, «прикачиваемым» (мы обратили внимание, что ей к концу второго дня — и по дороге на Питкэрн, и обратно — становилось лучше; глядишь, еще несколько часов качки, и она придет в себя). И, наконец, я, счастливчик, могу считать себя представителем третьей группы. Мне, как выяснилось, морская болезнь нипочем.

«Так что тебе повезло. Поздравляю!» — заключил капитан и пожал мне руку. Я был польщен и горд. Впрочем, никакой моей личной заслуги в этом нет. Это всего лишь гены и особенности организма.

Хотя — если честно — я немного лукавлю. Настало время открыть тайну: морская болезнь, похоже, не чужда и мне. Правда, в моем случае, она не проявляла себя столь варварским способом, как у Люды или Володи. Меня, слава богу, от качки не тошнило. Но, признаться откровенно, некий дискомфорт я все же поначалу испытывал. Особенно находясь в четырех стенах своей тесной каюты.

Ведь там ты чувствуешь себя словно внутри шкафа, который раскачивает на качелях кто-то пьяный. Тебя бросает от стены к стене, и с непривычки требуется немалая сноровка, чтобы удержать равновесие. Болтающееся замкнутое пространство дезориентирует, и в какой-то момент перестаешь понимать, где верх, где низ, где «право», а где «лево». Это, конечно, не центрифуга, но с каким-нибудь изощренным аттракционом в луна-парке сравнить можно. Попробуйте в та-кой обстановке почистить зубы (не говоря уже об остальных санитарно-гигиенических процедурах)!

Иногда, в первые часы, я ловил себя на том, что мое нёбо и язык онемевают, как после лихой по-пойки, и, что стоит лишь засунуть два пальца в рот, как…

Впрочем, стоило мне только выйти на свежий воздух, на верхнюю палубу, и вдохнуть полными легкими океанский ветер, и увидеть синие волны, и «зацепиться» взглядом за горизонт, и услышать скрип снастей, — головокружение и прочую немощь снимало как рукой. Вот она, животворящая сила морских просторов…

Вторая вещь, которая обуяла меня в океане на борту «Соважа», оказалась гораздо приятнее, чем vertigo. Это drowse, сонливость. Выяснилось, что морская болтанка меня не просто укачивает — убаюкивает. Практически всю дорогу до Питкэрна я мужественно сопротивлялся зевоте и дремоте. На обратном пути безоговорочно капитулировал и, сдавшись морфею в плен, почти все двое суток проспал. Меня будили лишь к еде — к завтраку, обеду и ужину (не будили бы — я бы и не вставал). Несчастных ребят нещадно «рвало на родину», а я тем временем, подобно Обломову, сладко почивал в своей каюте.