Борис Лавров - Первая Ленская

– Интересно – ищут нас или еще нет? – загадывает Линдель.

– Лучше бы не искали. Потом нам же придется искать искателей. Для самолета здесь прямая провокация. Собаки завязнут и не вылезут.

– Да и мне, – отвечает Линдель, – что-то не хочется, чтобы нас искали. Раз пошли, значит, пошли.

Клубы дыма, приятная горечь табака придают нашей беседе спокойный, домашний характер.

– А если бы на Северной Земле был Сергей Журавлев, дошел бы он до нас или нет?

– Нет. Собак бы перебил, но не дошел, либо дошел бы, но тоже пешком.

Странно, мы устали, но спать не хочется. Я записываю в свой дневник пройденный путь. Наши мысли уходят в «страну воспоминаний»: Ленский поход, отрыв от семей, зимовка, наши полеты… И мы снова подходим к разговорам о нашей аварии. Еще слишком свежа рана, чтобы ей не болеть.

Но пора опять надевать лямки. Тепло, принесенное горячим чаем, давно исчезло. В палатке нестерпимо сыро. Мокрая одежда неприятно холодит все тело. Дорога нас согреет. Надо выбиться этим переходом хотя бы на большой торос, где не будет воды, или на один из бесчисленных островков, видимых на далеком горизонте, если только это острова.

Наши сани уже дали трещину. Нижние тюки подмокают. Будет ли где-нибудь легче дорога? Или все сто пятьдесят километров нам надо пройти через эти снега, полыньи, трещины? Вероятно, так. Только самым большим напряжением всех своих пяти чувств и физических сил мы можем выбраться из этой ловушки.

На нашем пути стоит ряд больших торосов, разбросанных отдельными кучками. Они уже подтаяли и поэтому дают самые причудливые очертания. Зеленоватый, иногда голубой лед красиво блестит при свете. В одном из торосов видна большая пещера. Возможно, что здесь провела полярную ночь медведица и в марте ушла отсюда со своим маленьким медвежонком. Дорога около торосов очень тяжелая. Пурги и поземки намели здесь огромные сугробы снега. Они теперь уже рыхлые. Мы вынуждены часто останавливаться, чтобы, освободившись от лямок, вытоптать себе дальнейшую дорогу или сделать небольшую передышку. Под снегом по-прежнему вода. Ночевать здесь также нельзя. Надо все-таки выбиться на остров. Ветер с норд-оста – не больше четырех метров в секунду. Температура, вероятно, около – 1–2°.

Кромка подвижных льдов поворачивает на запад. По-видимому, там, где мы проходим, нет никаких течений, или они очень слабы. Лед разъеден в самых разнообразных местах, и большей частью в этих местах виднеются круглые полыньи.

Секундомер показывает, что мы не проходим и километра в час, несмотря на самую напряженную работу. Обычная картина для Арктики – много тратится усилий и очень мало результатов.

– Давайте сделаем закурку, – подает мысль Линдель. – По советским законам это на производстве разрешается.

Действительно, пора сделать передышку. Намеченный островишко как будто стал ближе. Без сна и почти без пищи мы идем уже больше двадцати часов. Тяжелый переход. Место исключительное по своей безжизненности. Нет даже чаек, которые раньше изредка проносились над нами. Гармония Севера – молчание и неподвижность. Естественно, что мы своим движением нарушаем эту гармонию. Все дисгармоничное, по законам природы, должно быть уничтожено. Молчаливыми Север нас уже сделал. Мы разговариваем очень мало. Но до неподвижности нам еще очень далеко, если мы не попадем в западню полыней и трещин.

Трубка догорела, пора в дорогу. Еще три часа, и мы пробьем себе дорогу до островков. Делаем круги, обходим полыньи, палками от палатки ощупываем сомнительные места, перелезаем через груды снега около торосов, через прибрежные трещины и, наконец, с чувством огромного облегчения сбрасываем лямки, выйдя на сырой, вязкий берег небольшого островка.

Плохой выбор для ночевки. Нет ни одного сухого места. Под верхним слоем грязи сразу начинается вечная мерзлота. Ножами мы долбим твердую почву, чтобы вставить туда палки для палатки. Скорее на отдых, съесть свои походные пайки и заснуть, отдавшись радости давно заработанного сна. В пути мы пробыли около пятнадцати часов. Как ограничены теперь наши потребности и как малы теперь наши претензии к «бытовым условиям»!

Сегодня мы, по-видимому, переутомлены. Надо спать, но спать еще не хочется.

– Который час?

– Десять часов.

Но десять часов утра или вечера – этого мы сказать не можем. Мы живем сейчас в стране вечного дня и вечного света. В солнечные дни нам легко ориентироваться во времени. Компас и солнце дают безошибочный ответ. Сегодня нет солнца. Нас окутала густая промозглая серая сырость. Только путем восстановления в памяти, когда – утром или вечером – мы вышли с предыдущей остановки, у нас складывается убеждение, что сейчас утро.

– А число?

Это я устанавливаю по своему дневнику. Сегодня 19 июня, десять часов утра.

Все-таки не спится. Нас обоих беспокоит одна мысль. Архипелаг виден вдали или это береговая линия – изгиб залива Сталина, или это что-нибудь еще другое? Насколько точна карта? Насколько правильно отображение береговой линии на нашей карте, при ее маленьком масштабе?

С самолета так легко во всем ориентироваться. Там земля лежит внизу, как карта крупного масштаба. Карта на самолете повторяет ее в меньшем масштабе и позволяет наносить уходящие точки в путевую книгу. Теперь все изменилось. Горизонт видимости ничтожен. Незаметные или ничего не значащие ранее изгибы берега теперь превратились в труднопроходимые пространства.

Так, вероятно, чувствует себя птица с переломанными крыльями.

– Если это архипелаг, то это для нас чересчур короткий путь. Если же это северная точка залива Сталина, то, значит, мы идем очень, очень медленно.

– Завтра увидим. Пора спать.

На этот раз мы действительно засыпаем. Спим крепким, здоровым сном. Собачья шуба и оленья доха отлично защищают нас от холода и сырости. Холод идет только снизу, от нашей не в меру мягкой постели – сырой глины. Но к этому можно приспособиться.

19 июня. Шесть часов вечера.

Силы прекрасно восстановлены. Погода на редкость хорошая. Совершенно не северная. Солнце сияет настолько теплое, что не хочется шевелиться под его лучами. Сброшены все мокрые части костюма. Они прекрасно прожарятся на солнце до нашего отхода. Выпукло выступили все вчерашние точки. Но картина теперь совсем другая. Черных точек стало гораздо больше. Они снова изменили перспективу. То ли это острова, то ли оттаявший берег. Там образовалось что-то вроде новой бухты, в другом месте как будто полуостров… Неужели Парижская Коммуна? В таком случае вчерашний черный мысок, несомненно, архипелаг Каменева.

Ничего нельзя разобрать на этом расстоянии. Мы намечаем новую линию пересечения, быстро свертываем палатку, тюкуем в привычные свертки грузы и надеваем свои лямки.