Александр Усовский - Кровавый Дунай

Первым желанием моим было развернуть батальон в боевую линию и расстрелять мародёров и убийц — но я сдержал себя: этим я поставил бы моих солдат в сложное положение и подвёл бы их под военно-полевой суд. Но для себя я решение принял…

— Решение убыть на лечение? — спросил Котёночкин.

— Решение во всём этом больше не участвовать. — Отрубил Имре. И уже мягче добавил: — Я не дезертир. Я просто воспользовался своим правом, правом венгерского офицера… Если бы мы сражались за Венгрию — я бы даже не думал об этом. Но сейчас мы воюем за то, чтобы немцы могли безнаказанно грабить мою страну, вывозить в Германию нашу нефть, пшеницу и алюминиевое сырье — и именно для этого им нужна линия обороны по Дунаю. А сколько погибнет гонведов и мирных жителей — им плевать. Они решили, что Будапешт должен стать крепостью — город, в котором почти миллион гражданских лиц и сотня госпиталей! Даже мерзавец Салаши — и тот готов был объявить Будапешт открытым городом — но Гитлер настоял на обратном… Немцам плевать на архитектуру нашей столицы, на его красоты, на его мосты — для них это всего лишь скопление каменных строений, пригодных к обороне… Они готовы сравнять жемчужину Дуная с землёй — лишь бы продолжить свою войну, которую они уже давно проиграли…

Тут хозяйка дома негромко перебила монолог своего сына — обращаясь ко всем, сидящим за столом, офицерам:

— Мальчики, может быть, по бокалу вина?

Имре кивнул.

— Сюркебарат, если можно. Осталось ещё вино сорокового года?

Вера Антоновна виновато посмотрела на сына:

— Только сорок второго. Год был сырой, солнца не хватило, но дедушка всё равно очень старался…

Имре вздохнул.

— Жаль… Неси, что есть, и прискорбно, что кончился урожай сорокового — отменный был год, для вина — просто волшебный… — И. вновь повернувшись к Савушкину, промолвил: — Но фазанья ферма — это был не конец. Когда я прибыл в штаб тринадцатой танковой дивизии, доложить о прибытии и получить свой сектор обороны — то прямо во дворе увидел «блитц», с которого немецкие солдаты сгружали здоровенный свёрток, метров в пять длиной. Немцы были довольно пожилыми и крайне неловкими — и в результате их суеты и несогласованности действий свёрток развернулся. Каково же было моё удивление, когда я узнал в нём персидский ковёр из королевского дворца в Гёдёллё, который очень хорошо помнил! Нас ведь в школе возили на экскурсию в этот дворец каждый май… Немцы украли этот ковёр! Приказ выкрасть ковёр из дворца, как я узнал позже, отдал лично командир дивизии генерал Герхард Шмидхубер. Это ведь не просто ковёр, это национальное достояние венгерского народа… Вот почему вчера, когда мой батальон приказом по корпусу был выведен в резерв на доукомплектование — я подал прошение об оставлении части в связи с болезнью. Мне отвратительна эта война за германские интересы, я не хочу больше иметь с ней ничего общего. Не хочу помогать немцам, которые считают Венгрию своей собственной кладовой и просто грабят нас. Всё, хватит…

— И куда вы теперь с мамой? — поинтересовался Савушкин. Имре пожал плечами:

— К деду в поместье в Надьважони. Это в Бадачони, на северном берегу Балатона.

Савушкин кивнул.

— Да, твоя мама говорила. Но для этого вам надо проехать через Секешфехервар, мимо озера Веленце. А там сейчас Красная армия…

Имре махнул рукой.

— Я в тех местах учился ездить на машине. Мы с отцом часто выезжали на выходные на Балатон, и кружили по окрестностям. Пакозд, Гардонь, Ловашберень, Варпалота — эти города мы объездили вдоль и поперёк. Думаю, мы сможем просочится через боевые порядки Советов… Сейчас зима, темнеет рано, два-три часа — и мы на месте.

Савушкин кивнул.

— Предположим. Ну, а дальше?

Имре пожал плечами.

— Пока не знаю. Знаю только одно — в этом подлом кровавом кошмаре я больше не участвую…

Тут из кухни появилась хозяйка дома, держа в руках поднос с графином и тремя высокими бокалами. Улыбнувшись, она произнесла:

— Прошу освежится!

Имре взял кувшин, разлил по бокалам вино, и, посмотрев свой бокал на свет и осторожно поднеся к лицу — вдохнув аромат напитка, промолвил:

— Вполне приличный сюркебарат. — И, осмотрев своих собеседников, добавил: — Что ж, предлагаю выпить. У большевиков, как я слышал, принято пить за победу?

Савушкин покачал головой.

— Обычно — да. Но сегодня я предлагаю выпить за Венгрию.

Имре хмыкнул.

— Странно это слышать от людей, которые прибыли в Будапешт, как враги Венгрии…

Тут в разговор включился лейтенант Котёночкин. Немного волнуясь, он, взяв свой бокал, произнёс:

— А вот сейчас ты не прав, Имре. Мы не враги Венгрии. — Помолчав, продолжил: — И мы здесь не для того, чтобы нанести вред венгерскому народу.

— А зачем же? — озадаченно спросил венгерский капитан.

Котёночкин, глянув на так же немало удивлённого Савушкина, улыбнулся, достал из кармана так и не вручённую командиру расшифровку радиограммы Центра — и, положив её на стол, спросил у венгра:

— Как ты думаешь, мосты через Дунай — нам, Красной армии, нужны? При том, что мы имеем несколько переправ ниже Чепеля, захватили немаленькую территорию между Дунаем и Балатоном и сейчас продвигаемся на запад от Будапешта, а в ближайшие часы займём Эстергом?

— Думаю, что не очень,

— Совсем не нужны. Нам было бы лучше, если бы их не было. Они пока нужны немцам — чтобы маневрировать войсками между Будой и Пештом. Но куда больше они нужны венграм — потому что они органическая часть вашей столицы, артерии Будапешта.

— Согласен, — кивнул Имре.

— Так вот. По сведениям нашего командования, все семь будапештских мостов через Дунай в ближайшее время будут подготовлены немцами ко взрыву. И перед нами поставлена задача — не дать немцам этого сделать. — Помолчав, промолвил: — И теперь ответь — кому нужно спасение будапештских мостов? Нам или венграм?

Венгр озадаченно пожал плечами.

— Если честно, я ошеломлён. И не знаю, что сказать…

Котёночкин улыбнулся.

— А не надо ничего говорить. Как уже сказал мой командир — давайте выпьем за Венгрию! — Немного помолчав и собравшись с мыслями, продолжил: — Ваша армия пришла в наш дом, как грабители и убийцы, как пособники немецких фашистов. Поэтому мы здесь. Мы, Красная армия, пришли в Венгрию — покарать насильников и убийц, уничтожить врага, поднявшего оружие на наших близких и родных, на наших женщин и стариков. И мы его покараем. Но венгерский народ нам не враг. — Явно волнуясь, лейтенант остановился, перевёл дыхание, и, уже более уверенно, продолжил: — Двадцать третьего февраля сорок второго года товарищ Сталин в «Правде» писал — и я повторю его слова: «Опыт истории говорит, что гитлеры приходят и уходят, а народ германский, а государство германское остаётся». Хорти и салаши приходят и уходят — а венгерский народ останется. И мы возьмем Будапешт, мы освободим Венгрию от власти мерзавцев и негодяев, втянувших её в эту войну — а после этого мы протянем руку дружбы венгерскому народу. С которым хотим и будем жить в мире и согласии. За Венгрию!