Александр Усовский - Кровавый Дунай

Савушкин кивнул.

— Это всё понятно, мы такого большого города ещё никогда не брали. Я о другом. Неделю назад вы мне шифровку показывали — там речь шла о четырех танковых дивизиях СС, перебрасываемых в Венгрию.

— О двух.

— В смысле? — Не понял Савушкин.

— В той конкретной шифровке речь шла о двух танковых дивизиях СС — второй танковой дивизии СС «Рейх» и девятой танковой дивизии СС «Гогенштауфен».

Савушкин кивнул.

— В той — да, но там же упоминался и первый танковый корпус, который уже в Венгрии…

— Так точно. Сегодня, девятнадцатого февраля, мы уже точно знаем, что эти четыре танковые дивизии — шестая танковая армия СС. Немцы планируют нанести удар этой танковой армией и шестой полевой армией между озёрами Балатон и Веленце в общем направлении на Дунафельдвар. Но это ещё не всё…

Савушкин в нетерпении отбросил ручку.

— Товарищ подполковник, да не томите уже!

— И не думаю. Радиоразведка докладывает, что немецкая вторая танковая армия от Надьканижи нанесёт удар на Капошвар. И ещё один армейский корпус из состава Группы армий «Е» будет наступать из-за Дравы на север, навстречу шестой танковой армии.

— И всё это радиоразведка установила? — В недоумении спросил Савушкин.

Трегубов кивнул.

— Она. Немцы уверовали в непогрешимость своей шифровальной машинки. Ну а наши математики расшифровали принцип её работы, и теперь мы получаем самую достоверную информацию практически в тот же день и час, как и её настоящие адресаты. Вот так вот, капитан… За радиоразведкой — будущее на войне!

— А разве войны ещё будут? — недоумённо спросил Савушкин.

Трегубов вздохнул.

— Хотел бы сказать «нет» — да не получается…

— Выходит, я и моя группа — анахронизм? Устарели мы? Списали в утиль дальнюю разведку?

— Вас, пожалуй, спишешь… Нет, не списали. Но некоторые задачи, которые выполняли вы — теперь решает радиоразведка. Некоторые… — подчеркнул Трегубов.

— А как Вера Антоновна поживает?

— Ваш ангел-хранитель? Работает в госпитале, кастеляншей. Там же и живёт — в Кристинавароше шли тяжёлые бои в последние дни осады Буды, особняк генерала Ясберени изрядно пострадал. Сам генерал пока приехать не может, сам понимаешь, вопросы продовольственного снабжения сейчас в Венгрии — проблема номер один. Да и жить там сейчас из-за трупной вони просто невозможно. В Венгрии весна начинается рано, считай, через неделю придёт тепло — а трупы по сию пору до конца не убраны. И немцев, и венгров, и гражданских. Устроил нам этот Пфеффер на пару с Хинди весёленькие денёчки…

— А Имре как? Где он?

— Здесь, в Будапеште. Комендант города генерал Замерцев хочет восстановить полицию — а для этого нужны кадры. Вот твоего Имре и включили в резерв, а пока назначили помощником коменданта Уйпешта. Кстати, он сейчас тут, на совещании у коменданта города. Минут через пятнадцать можешь с ним поговорить… Спустись в столовую, там для них чай накрыли, я вижу, у тебя к нему есть разговор.

— Есть. Но к службе не относящийся.

— Тогда ступай, когда ещё доведётся поговорить… Но к трём — здесь, как штык. Есть и у меня к тебе разговор…

— Есть к трём, товарищ подполковник! — и с этими словами Савушкин, аккуратно сложив стопку листов со своим рапортом, вышел из кабинета.

Имре он узнал сразу — несмотря на то, что тот был в штатском. Савушкин усмехнулся про себя — а капитан-то наш, оказывается, ещё тот щёголь! — и, помахав рукой, крикнул:

— Барон Ясберени, на пару слов!

Имре, наливающий в чашку с заваркой кипяток из самовара — едва не выронил хрупкое фарфоровое изделие, и, оглянувшись — смущённо улыбнулся.

— Лёша, не надо «барона». Сейчас это не очень актуально… — попросил он, подойдя к Савушкину.

— Нет так нет, не вижу препятствий. Давай присядем, в ногах правды нет… — и Савушкин указал рукой на свободный столик.

— Хорошо, я сяду, а ты сходи, возьми чаю. Я как-то пристрастился к нему в последнее время, раньше мы пили в основном кофе…

Савушкин кивнул, сходил к общему столу, налил себе чаю, взял тарелку сушек — и вернувшись и сев за столик, спросил:

— Когда мы встретились на площади Селля Кальмана — ты отшутился на мой вопрос о причинах твоего перехода на нашу сторону. Может, сейчас пояснишь? Раз уж ты собрался возглавить полицию Уйпешта…

Имре задумался. Затем, сделав глоток, произнёс:

— Понятно, что не забота о шинели тому причиной. И даже не о часах, — Имре улыбнулся. После чего, уже более серьезно, продолжил: — До начала декабря прошлого года большевики представлялись мне воплощением зла. Просто чудовищная бесчеловечная машина, созданная, чтобы ломать людей. Нравственно и физически. Что-то мне рассказывала мама, что-то я читал о событиях в Советской России в нашей прессе. Поверь — ничего хорошего венгерские газеты о вас не писали. Чехословацкие, которые иногда доходили до нас — да, и иногда довольно позитивно, особенно когда речь шла о торговле. Чехи активно с вами торговали… Ну и ваши стройки — многие левые чешские публицисты ими откровенно восторгались. Но венгры ничего положительного о России не писали. В принципе. — Капитан Ясберени сделал глоток, похрустел сушкой, допил свой чай и продолжил: — Первая трещина прошла в моём сознании в июне сорок первого. Когда мы, Венгрия, объявили войну Советскому Союзу. Да, Советская Россия была, по моим тогдашним представлением, сосудом зла, но война… Война — это смерть. Смерть тысяч и тысяч. И эту войну начали немцы — во имя своих целей. Получалось, что мы выступили в малопочтенной роли немецких лакеев… Мне тогда это решительно не понравилось. И моему отцу, кстати, тоже… Потом была катастрофа на Дону. Погибла вторая армия. Из двухсот тысяч солдат и офицеров домой вернулось едва ли десятая часть… Это было ужасно… Но очень многим вернуло способность мыслить критически. Ну а последней каплей стало моё недолгое пребывание в пятой резервной дивизии.

Савушкин кивнул.

— Я слышал, каким ты уходил на фронт, и каким ты вернулся…

Имре удивлённо поднял бровь. Савушкин вздохнул.

— Да, я подслушивал. Уж прости, но так было надо…

Капитан Ясберени кивнул.

— Ладно, дело прошлое. Так вот, возвращаясь к пятой резервной. Немцы относились к нам даже не как к прислуге — скорее, как к нищим у ворот. Ни разу, Лёша, ни разу немецкий офицер не разделил со мной куска хлеба! Я уж не говорю о том, как они вели себя с гражданским населением Будапешта… Это не союзники, и это не союзнические отношения. Это… даже не могу подобрать слов. Они чувствовали себя в Венгрии не просто хозяевами — они строили из себя вершителей судеб и повелителей венгров. Это было мерзко. Вдобавок ко всему, нормы снабжения немецкой и венгерской армии радикально разнились — если немцам варили гуляш, то венграм, в лучшем случае — вермишелевый суп. — Имре налил себе ещё чаю, взял тарелку с бутербродами и, отпив глоток — продолжил: — Ты знаешь, что меня окончательно убедило вступить в добровольческие части?