Александр Усовский - Кровавый Дунай

— Двадцать девятого января в Киеве получили знамя.

— То-то я и смотрю, вы все в новом, прям женихи…

Савушкин не стал разубеждать командира полка, и лишь молча кивнул. Тот продолжил:

— А у меня в полку всего сто пятьдесят активных штыков на сегодняшний день. От Новисада, почитай, без передыху, с октября в боях. Ну да, даст Бог, сегодня вечером всё закончится. Через нас не пройдут, это я тебе фактически говорю. Хоть штыков у меня и наперечёт — но зато пулемёты, миномёты и пушки — по штату. Отобьёмся, конечно, да вот со стрелками — беда. Как утром получили приказ готовится к прорыву немцев — я всех в первую линию поставил, даже взвод охраны штаба полка, поваров, ездовых, обозных. И то не хватило… Это в степи полка на три километра фронта хватает, а тут… Да ещё застройка эта! Кто как хочет, так и строит — у одного вилла в три этажа с подвалом, у второго винный погреб, а у третьего заборы из бутового камня, танком не проломишь…

— Товарищ майор, я пойду.

— Да, да, ступай, разведка! Ежели что — я на КП, вон в том доме под красной черепицей, — и майор махнул рукой в сторону внушительного особняка на перекрестке улиц.

Хорошо хоть, его разведчики с ним… Впятером они коллектор постерегут, а в шесть и вторая рота мотоциклетного батальона вернется. Не пойдут немцы на прорыв засветло — но это поверху. А если под землёй уже пошли? Ладно, будем ждать. Спускаться в канализацию — только в самом крайнем случае, даст Бог, он не наступит…

— Товарищ капитан, куда мотоциклистов этот усач увёл? — Котёночкин поправил сползающую на лоб шапку.

— Перекрыть возможный маршрут прорыва. У его полка трудная позиция — от площади Селл Кальман до северной оконечности парка Вермёзё. Расстояние плёвое, метров четыреста пятьдесят, но и полк у него — одно название. На сорок пять пулемётов всего полторы сотни стрелков. Вот он наших мотоциклистов и попросил взаймы, до шести часов — переулки между проспектом Кристины и улицей Варфок перекрыть, там возможен прорыв, а закрыть эту дыру у него людей нет. Ему каких-то венгров-добровольцев обещали, но пока наши разведчики этот участок прикроют…

— Ясно. А в Будакеси?

— Радист, — и Савушкин кивнул на устроившегося в коляске одного из мотоциклов бойца с радиостанцией, — на связи. Там пока тихо. И на проспекте Оллас тоже пока тишина… Некрасов, ты у нас шибко слышащий — что в мире творится?

Снайпер, дремлющий в коляске, открыл глаза и буркнул угрюмо:

— Час уже не стреляют с той стороны.

Савушкин кивнул.

— Перегруппировываются. Подтягивают ударные части к линии огня. По ходу, пойдут пешком, без техники. Помнишь, Олег, как под Корсунем?

Старшина кивнул.

— А як же! Нимцы тогда сомкнутыми колоннами, прямо на огневые, як тые каппелевцы в «Чапаеве», шли. Кровь по колено текла, трупы кучами, на следующий день пленные их прям в противотанковом рву хоронили, навалом…

— Сейчас всё будет во сто крат страшнее… Мало что не пятьдесят тысяч человек пойдут. Плотными колоннами — а иначе никак, город… Майор, комполка этого, петушится — но даже его полсотни пулемётов могут такую прорву народу не остановить.

Тут голос подал Чепрага.

— Севернее метров пятьсот я видел танковую роту. Восемь машин. Если уж этот полк не удержит — танки удержат.

— Это город. Разбегутся по подъездам, как тараканы… И танки не помогут. Лови их потом… — Скептически буркнул Некрасов.

— Товарищ капитан, а про каких венгров-добровольцев этот майор говорил? — спросил Котёночкин.

Савушкин пожал плечами.

— А бис його видае, как Костенко говорит… Наверное, о тех же, о каких водитель Коля вчера говорил? Посмотрим, два часа осталось ждать… Костенко, что у нас на обед?

Старшина пожал плечами.

— Я тут с одной мадьяркой договорился, гуляш нам сварит. На всех. — И кивнул в сторону радиста из мотоциклетной роты. Тот жизнерадостно улыбнулся.

— А взамен?

Старшина развёл руками.

— Банку колбасного фаршу. И хлеба буханку.

— Обленились вы тут. Прислугу завели…

— Яка прислуга, товарищ капитан? Женщина одинокая, печка на дровах, продукты я ей выдал… Мы ж её освободили — вот она в благодарность… О! Ось и вона! — И Костенко кивнул на дородную, что называется, кровь с молоком, мадьярку, тащившую в одной руке ведро, а во второй — что-то, завёрнутое в серую шёлковую скатерть.

— Uram tiszt, készítettem egy gulyást Hortobadianban. [50] Господин офицер, я приготовила гуляш по-хортобадьски. (венг.) — С этими словами дородная венгерка поставила ведро на коляску, рядом развернула скатерть, в которой оказались фарфоровые тарелки ослепительной белизны и серебряные ложки. Савушкин, не зная, что сказать — от изумления лишь хлопал глазами. Костенко же, взяв из кучи ложку, деловито снял пробу, довольно прижмурился и произнёс:

— Кёсёном сейпен, Жужа. Надьон излетеш! [51] Большое спасибо, Жужа! Очень вкусно! (венг.)

Все разведчики, не сговариваясь, с изумлением посмотрели на старшину. Некрасов же, покачав головой, произнёс:

— От же ж чёртов хохол… Наш пострел везде поспел!

— Ну а кто ещё о вас, бездельниках, позаботиться? Только мы с Жужей, — и с этими словами Костенко, хлопнув венгерку по филейной части, отправил её домой, что-то шепнув на ушко.

Гуляш и впрямь был хорош! Савушкин с удовольствием съел тарелку этого истинно венгерского супа — впрочем, более напоминающего жидкое жаркое — подставил её под добавку, с трудом, но оприходовав и её — после чего, едва ворочая языком от сытости, спросил у старшины:

— Олег, а где она мясо взяла? Ну картошку и сало, положим, ты ей выдал, красный перец у неё, будем считать, свой, лук и чеснок ты у мотоциклистов позаимствовал. Но там мяса в ведре килограмма три было точно. А у нас только тушёнка и колбасный фарш. Откуда дровишки?

— Ночью выйшов по нужде, бачу — гуси бесхозные в закутке гергечут… Здоровые, заразы, еле поднять… Ну не пропадать же добру? Вот я одного и приговорив… И в коляску зложив.

— Бесхозные? — Савушкин покачал головой.

— Товарищ капитан, там ещё штук семь осталось. А у нас гуляш…

Капитан только молча махнул рукой.

К Савушкину подошёл Некрасов.

— Товарищ капитан, с той стороны что-то происходит.

— В смысле, Витя? Ты о чём?

— Не знаю. Но чую что-то. — Помолчав, добавил угрюмо: — Больно густо смертью оттуда несёт.

Савушкин вздохнул.

— Им предлагали капитулировать. Каждый день перебежчиков засылают. Кто хотел — сдался…

Котёночкин, тоже прислушавшись, тревожно произнёс:

— А Витя прав. Какая-то жуткая тишина с той стороны. Как на похоронах…

Савушкин покачал головой.

— Не наша вахта. Наша — коллектор. И люки канализации. Сколько их?

— Восемь. — буркнул Некрасов. И добавил: — На двух крышки чугунные, на остальных — из стального прута.