Александр Усовский - Кровавый Дунай

— Ну вот и держим их под непрерывным наблюдением. Что бы ни происходило на проспекте. Андрей, ты слушаешь те дальние четыре люка, Витя — ты эти ближние. Каждые десять минут.

— Есть! — бросил Чепрага и двинулся к назначенному посту. Некрасов, недовольно хмыкнув, выбрался из коляски и, не спеши, подошёл к своему. Но ни из дальних, ни из ближних люков не доносилось никаких звуков — и бойцы вернулись к стоянке мотоциклов.

Без четверти шесть с улицы Каплар показалась голова колонны венгерской пехоты. Савушкин встрепенулся было поднять тревогу — но, увидев на пилотках и рукавах мадьяр повязки из красного парашютного шёлка, успокоился. Таких венгров они уже видели в штабе восемнадцатого корпуса, венгры с такими же повязками охраняли автобат штаба фронта. Очевидно, это были те самые добровольцы, прибытия которых так ждал давешний майор…

Колонна дошла до площади, остановилась, командир, выйдя перед строем, что-то скомандовал — и мадьяры тут же оккупировали три трамвайных вагона, брошенных на остановке, судя по всему, ещё в начале января. Командир добровольцев, отдав распоряжение своим офицерам и сержантам, направился к разведчикам. И чем ближе он подходил — тем больше знакомых черт узнавал в нём Савушкин…

— Товарищ капитан, да это ж Имре! — радостно воскликнул Котёночкин.

— Сам бачу… — Ворчливо ответил Савушкин и сделал три шага навстречу венгру.

Имре тоже узнал разведчиков — его рот расплылся в широкой улыбке. Савушкин, подойдя к венгру, обнял его и, похлопав по плечам, промолвил:

— Ну вот мы и встретились, товарищ капитан!

Имре кивнул.

— Теперь точно товарищ… — Оглядев площадь, спросил: — А где командир полка? Обещал нас встретить…

— Сейчас придёт. Он вас к шести ждал.

Имре глянул на свои часы, кивнул и произнёс:

— Есть ещё десять минут. Вы как здесь?

Савушкин махнул рукой.

— Долгая история… Ты как оказался добровольцем? И откуда часы? Вроде же их у тебя румыны реквизировали?

Имре улыбнулся.

— Часы подарили. А как добровольцем стал…Обыкновенно. Шинель пожалел.

— То есть как?

— Часы, как ты помнишь, у меня сняли при пленении. Портупею — перед посадкой в грузовик. Сапоги, выдав взамен гражданские ботинки — уже в лагере. Ну а когда какой-то ваш старшина с нездоровым интересом начал рассматривать мою шинель — я решил, что с такими темпами домой я вернусь в исподнем. Ну а тут как раз предлагали вступить в добровольческие роты — вот я и записался. Сапоги, кстати, тотчас же вернули! — И Имре ещё раз улыбнулся. И продолжил: — Был комбатом, теперь ротный — понижение. Хотя у меня в роте сейчас бойцов больше, чем было в батальоне…

Савушкин махнул рукой.

— Карьера — дело наживное. Через неделю полком будешь командовать!

— Нет пока полков. Только роты.

— Будут! И дивизии будут… Как матушка?

— Здорова, в Пеште, в госпитале.

Савушкин встревоженно спросил:

— А что с ней?

— С ней? С ней ничего. Кастеляншей устроилась, бельё раненым выдаёт.

— Ты знаешь, что её орденом наградили? Отечественной войны?

Имре улыбнулся.

— Первым делом похвасталась. Я её вчера видел. Нашу роту как раз в госпиталь Святого Духа направили, на прожарку против тифа, перед отправкой на этот берег — вот там я с ней и встретился. Благодаря этому ордену её и взяли…

Тут на площади появился давешний майор. Имре, тотчас приняв официальный вид, двинулся ему навстречу — за три шага остановившись и громко отрапортовав:

— Товарищ майор, рота «Балатон» в ваше распоряжение прибыла! В строю сто девяносто пять рядовых и унтер-офицеров, три офицера, на вооружении одиннадцать ручных и шесть станковых пулемётов. Командир роты капитан Ясберени!

Майор слегка опешил.

— Ничего себе… Я тут венгерский пытаюсь учить, хотя десяток фраз — а вы эвон как по-русски… Воронеж? — в голосе комполка проскользнула настороженность.

— Никак нет! Мать русская.

Майор облегчённо вздохнул.

— Слава Богу! Где воевали?

— В разных местах. Товарищ майор, темнеет…

Комполка кивнул.

— Верно. Успеем ещё поговорить. Идёмте, я покажу вам вашу позицию!

Через несколько минут венгерские добровольцы скрылись за поворотом улицы Ретек. Савушкин, посмотрев им вслед, спросил у своего лейтенанта:

— Володя, а ты думал, что этим всё кончится?

Лейтенант покачал головой.

— Ещё ничего не кончилось, товарищ капитан.

Савушкин кивнул.

— Это понятно. Ночка будет ещё та… Я о Имре.

— Я понимаю. Нет, не думал. Хотя… Кто вообще мог подумать, что венгры на нашей стороне будут воевать? Ребята говорят, в восемьдесят третьей бригаде морской пехоты их почти треть личного состава… А вчера шестой пехотный полк целиком перешёл на нашу сторону. Не сдался в плен, как обычно — а хочет воевать с немцами.

— Ну, дай Бог, лишние штыки нам нынче не помешают, войска наши дюже измотаны и обескровлены. Вон, у майора в полку — полторы сотни стрелков всего в строю… Рота, если по довоенным штатам.

Тут к офицерам подошёл Некрасов.

— Товарищ капитан, в канализации движение.

Савушкин напрягся.

— Конкретно?

— Думаю, прошла группа разведки. Человека три-четыре.

— Давно?

— Минуты три как.

— От люков не отходить. Как только вернутся мотоциклисты — расставить по позициям. Приготовится к… — Тут Савушкин оборвал свою речь. Стоящие вокруг него разведчики тоже замолчали, настороженно вслушиваясь в тяжёлую, зловещую тишину, наползающую на площадь Селля Кальмана с юга. Некрасов, мрачно глянув на с каждым мгновением темнеющий горизонт, проронил едва слышно:

— ИДУТ…

Из кварталов за проспектом Маргит, сначала едва слышно, но с каждым мгновением всё громче — начал подыматься чудовищный, нечеловеческий вой. Всего за несколько секунд там, где только что висела тяжёлая, мертвящая тишина — десятки тысяч голосов заревели, как один. В этом вое было всё — предчувствие неизбежной смерти, ненависть, животный страх, обречённость, отчаяние, нечеловеческая злоба, жажда убийства — не было одного: не было надежды. Вой рос и ширился, становясь всё громче, охватывая все новые и новые кварталы — и, наконец, обрушился на проспект Маргит вместе с теми, кто его издавал. Человеческая стена из тысяч и тысяч отчаявшихся, безумно воющих людей… нет, не людей, жутких человекоподобных созданий, охваченных единым порывом ярости убийства, помноженной на ужас смерти — ринулись на освещённые бессчётным множеством осветительных ракет широкие пространства проспекта.

Тут же зарокотали десятки пулемётов, густо захлестали винтовки, часто захлопали миномёты, полковые пушки открыли огонь — ежесекундно выкашивающий из человеческой стены, накатывающейся на линию обороны, десятки и сотни бойцов. Но на смену павшим толпа выталкивала всё новые и новые ряды безумно воющих людей — и пулемёты уже не справлялись с кровавой жатвой. То, здесь, то там штурмовые колонны, оставив на проспекте несколько десятков первых шеренг — шагая прямо по трупам, прорывались к пулемётным позициям. Вот захлебнулся один «максим», второй… поперхнулся невыпущенной миной миномёт… умолкла трёхдюймовка, заваленная трупами… И полк начал отходить на запасную позицию.