Александр Усовский - Парашюты над Вислой

Савушкин про себя вздохнул. Так вот откуда у «товарища Збигнева» — железные зубы… Тридцать восьмой. Вторая волна. А в сороковом, судя по всему, выпустили — тогда многих ранее арестованных деятелей Коминтерна выпускали. Понятно…

Пан Заремба продолжил:

— В тридцать девятом, после сентябрьской катастрофы, сюда пришли немцы. Начались исчезновения людей, прежде всего — евреев. В Ожаруве их скоро совсем не стало… В Варшаве всех евреев загнали в гетто, а в прошлом году, после восстания — начали куда-то вывозить. Варшавяне шепчутся, что на смерть…Немцы объявили, что Польши больше нет, что теперь это — Генерал-губернаторство, столица — Краков, гражданства у поляков — нет, прав — нет, и будущего — тоже нет. Этого они не объявляли, так они решили. Закрыли все театры, библиотеки, музеи, читальни в сёлах. Закрыли газеты. Запретили печатать книги на польском. Любые. Библиотеку Сейма вывезли в Берлин и Бреслау. Даже алтарь Мариацкого костёла вывезли из Кракова…В Польше не можно болей быть поляком… — Помолчал. Затем, едва заметно улыбнувшись, сказал: — В мае сорок первого от вас был человек. Мальчишка совсем. Страшно плохо говорил по-польску. Передал привет от Збышка и сказал ждать вас…

— Нас!? — Изумлённо переспросил Савушкин.

— Ну, не тебя, капитан, а русских. Для разведки. И вот три года я вас жду… А в прошлом году случилось ЭТО…

Капитан обескураженно спросил:

— Что ЭТО?

Старик тяжело вздохнул, хлебнул остывшего чая и коротко бросил:

— Смоленск. — Помолчав, продолжил: — Немцы в апреле сорок третьего объявили, что большевики в окрестностях Смоленска расстреляли пленных польских офицерув. Привезли на место расстрела врачей, специалистов по трупам из-за границы. Польскую миссию Красного Креста… Печатали во всех своих газетах, по радио… По фамилиям, званиям… Почти пятнадцать тысяч офицерув. Сказали, что НКВД расстреляло в мае сорокового года.

Савушкин сидел, оглушённый страшной новостью, не в состоянии что-то ответить. Пан Заремба продолжил:

— У нас многие поверили. Особенно те, кто знаком с роднёй тых офицерув. Они ведь получали письма из лагера — до мая сорокового. А потом письма перестали приходить… Я — старый русский солдат, я всегда говорил своим — этому не можно верить. Офицерув убили немцы, инакш быть не может. Немцы! Но комиссия Красного Креста… Заграничные специалисты… Вдобавок — многие помнили войну с большевиками… — Старик вздохнул, допил чай, и добавил: — Так что вот такие дела, капитан…

Савушкин покачал головой.

— Я об этом ничего не слышал… хотя нет, было какое-то опровержение Совинформбюро, в это же время. Но я пропустил его мимо… О том, что осенью тридцать девятого интернировали поляков — знаю, у нас об этом писали. Но я думал, что они все в армии Андерса…

Пан Заремба отрицательно покачал головой.

— От них нема вестей с весны сорокового…

Капитан помолчал, подумал, а затем сказал:

— Нет. Не может быть! Зачем? — Внезапно оживившись, спросил: — Ты сказал — огласили фамилии и звания? Всех офицеров?

Пан Заремба кивнул.

— Так. Пофамильно.

Савушкин облегченно вздохнул.

— Это немцы. Точно не наши!

— Откуда ты знаешь? Ты ведь об этом узнал только что? — С едва уловимой надеждой спросил хозяин дома.

— Фамилии. И звания. Значит, у тех, кто их озвучил — были на руках списки или документы. Или то и другое.

— Так. Немцы объявили, и международная комиссия подтвердила — на трупах были документы, личные вещи, деньги.

Савушкин про себя грустно улыбнулся. Наверное, хорошо, что этот старый и мудрый поляк не знает подробностей нашей довоенной жизни…

— Пан Заремба, я вам тяжёлую и грубую правду скажу, но вы — человек поживший и немало видевший, вы поймёте. Так вот — согласно требованиям НКВД, лица, подлежащие расстрелу, перед… исполнением тщательно обыскивались, и у них изымались все документы, записи и любые предметы, годные к опознанию трупов. Если бы польских офицеров расстреляли наши — никаких документов и личных вещей на них бы никто не нашел. За отсутствием таковых… — Помолчав и дав пану Зарембе осознать эту информацию, Савушкин спросил: — Вы говорите — немцы и звания сообщили?

— Так. — Согласился пан Заремба.

— Этого тоже не может быть. До июля сорок первого военнопленные не имели права носить знаки различия. Это я точно знаю, по работе. И трупы, которые отрыли немцы — не могли иметь на своих погонах звёзд, или что там в Войске Польском за знаки… Это не наши! Я уж не говорю о деньгах и личных вещах — это вообще нонсенс. Немыслимый в условиях СССР… Нет. Это немцы.

Старик кивнул.

— Я знал. Просто мне нечего было сказать тем, кто поверил немцам.

— Вы и сейчас не говорите. Мы на немецкой территории… — Савушкин замолчал, а затем, вздохнув, продолжил: — Ладно, после войны всё разъяснится. Где, вы говорите, немцы разрыли эти могилы?

— Урочище Катынь.

Савушкин пожал плечами.

— Не слышал. Хотя под Смоленском мы стояли почти месяц… Хотя погодите… Я сейчас вспоминаю опровержение Совинформбюро, тоже где-то в апреле сорок третьего. Там говорилось о Козьих Горах. Так?

— Не помню, но может быть.

— Да, теперь вспомнил. Тогда мы, помнится, очень удивились этому выступлению — зачем опровергать заведомую клевету? Ведь Козьи Горы — это дачная местность в десяти километрах от Смоленска, там пионерский лагерь, дачи, санаторий НКВД… Кто ж расстреливает в таком месте? Расстреливают в глуши…

— Так. И ещё. Немецкое радио для поляков передало, что польские офицеры из миссии Красного Креста узнали среди трупов своих коллег — тоже офицерув.

— Через три года? — Савушкин изумлённо покачал головой. — И что, есть те, кто этому поверил?

Пан Заремба сокрушённо кивнул.

— Так. Но это не есть самое страшное. Самое страшное — что вину НКВД в этом убийстве признало наше правительство в Лондоне…

В кухне повисло тяжёлое молчание. Которое, прокашлявшись, нарушил Савушкин:

— А ваша здешняя подпольная армия, АК, подчиняется Лондону. И значит, помощи от неё нам ждать не приходится. Ни нашей группе, ни всей Красной Армии. Так, пан Заремба?

— Не совсем, но в целом — так. — Старик тяжело вздохнул.

— Ладно. Это нас пока не касается. Комендант в Ожаруве говорил о каких-то «батальонах хлопских», которые де сильны в этих местах. Это что за войско?

— Ruch ludowy… То есть Крестьянская партия, это её отряды. Формально они считаются частью АК, но только формально. Они более лояльны к русским… Это не есть партизанское движение, как в России, но иногда бывают бои — батальоны хлопские атакую немцев, защищают польских рольников… крестьян, по-русски. В городах их нет, там АК, но они сильны на селе… Да, есть ещё Армия Людова, это коммунисты, лояльные Сталину, но их мало. Ваши им помогают, присылают оружие и людей, но… В общем, их мало. З немцами работает польская вспомогательная полиция, гранатовцы, у них синие мундиры, «синий» по-польски — «гранато́вы». Формально они охраняют порядок — но прежде всего занимались евреями. В основном это полицианты с довоенного времени. Немецкие военные их не касаются… Там есть люди из АК, много таких, кто просто пережидает. В основном поддерживают лондонское правительство…