Анна Субботина - Лук для дочери маркграфа

— Чем вообще грозит вся эта история? — спросил он. — Даже если бы вы вправду были грубы с женой, это же не причина для суда?

— Разумеется, нет. Это только повод. Теперь, раз местные власти не смогли разобраться в ситуации, Вилларды потребуют визита императорских дознавателей — во имя милосердия, как это теперь называется — а те уже будут искать, за что можно зацепиться.

— Но они же не могут устроить в замке обыск?

Оллард ответил взглядом, выразившим отношение как к обвинителям, так и к умственным способностям ученика, допустившего такую возможность.

— Зачем тогда спешить с подарком? Вы не пустили горожан к госпоже Малвайн, потому что хотели поставить их на место, это я понимаю. Но если прибудут более высокопоставленные гости, они-то смогут встретиться с ней и убедиться, что обвинения ложные?

— Не всё так просто… — Оллард работал, почти не глядя на детали, и его ловкие пальцы соединяли их вслепую. — Не бери в голову. В любом случае, подарок императору не решит всех вопросов. При самом лучшем исходе с частью владений придётся если не расстаться, то разделить доходы… Это не страшно. Власть короны усиливается, и глупо идти против времени. За годы, что я работал со всем этим, — он кивнул на часы, отсчитывающие обратный ход, — я усвоил, что время всё расставляет по местам. Всегда.

— Вам правда могут вынести приговор? — тихо спросил Такко.

— Могут, — небрежно ответил маркграф. — Более того, непременно попытаются. — Его ловкие пальцы на время остановили свой танец, и латунные шестерни легли на стол. — Многие жаждут увидеть, как последнего из Оллардов казнят на родовом гербе. Даже топор по такому случаю не пожалели бы! Эта казнь считается позорной, но на самом деле что может быть почётнее, чем умереть, пролив кровь на символ своего рода? Красивое было бы зрелище!..

Разбитый на куски герб, кровь, вбирающая в себя каменную пыль и обломки, впитывающие кровь, мелькнули перед глазами быстрее, чем Такко успел перевести дыхание. Ему представлялся герб, высеченный над входом, и легко было увидеть, как камень впитывает кровь своего хозяина до последней капли.

— Но я не могу себе этого позволить, — почти с сожалением сказал Оллард. — Род должен жить, и нельзя сдаваться, пока не испробованы все средства.

Невозможно было не восхищаться маркграфом в эти дни. За его спиной плели заговор, его предали Катерина и эсхенские власти, ему грозил суд и лишение титула, единственная дочь снова болела, и лекари не обещали скорого выздоровления — а он держался с прежним достоинством: Король, готовый защищать свои владения, даже если на поле остались лишь Королева и Башня.

Маркграф снова взялся за детали, и Такко какое-то время следил за движениями его ловких пальцев. Раньше Оллард работал с лёгкой небрежностью, выдававшей, что он не столько стремится к цели, сколько желает испытать разные пути её достижения, но теперь был собран, сосредоточен, его руки двигались с почти механической точностью и так же не знали усталости.

— Кстати, — заметил он, не прекращая работы, — Агнет сказала, что это тебя следует благодарить за её неожиданное вторжение.

— Я был уверен, что вы ждёте её, — с невинным видом ответил Такко. — Прошу прощения, если невольно помешал важному разговору.

— Не помешал, — успокоил его Оллард. — Но мне интересно, что ты делал в восточном крыле, когда я сказал сидеть у себя?

Агнет болела больше недели — тяжело, с жаром и болью в груди, с непрекращающимся кашлем, — не успев толком оправиться от предыдущей простуды, и лекарская коляска уже дважды въезжала в ворота замка. Катерина по-прежнему заботилась о ней с материнской нежностью, и если бы не вызов, который временами читался в её осанке и голосе, можно было подумать, что жалоба была написана Виллардами вовсе не с её подачи. Такко ждал, что Оллард вот-вот выгонит Катерину или той хватит ума уйти самой, и не сразу понял, что маркграф оставил няньку ради Агнет. Та так и не узнала, что за разговор прервала, и Оллард с Катериной делали всё, чтобы не волновать наследницу — ненавидели друг друга, но тщательно прятали эту ненависть.

— Ты как будто неплохо поладил с Катериной и успел сдружиться со спутниками Фредрика, — продолжал маркграф. — Что если ты оказался у кабинета не случайно?

— Зачем? Что я мог там узнать, чего не слышали бы гости?

— Не знаю, а потому надеюсь, что ты действовал из собственного любопытства, либо это всё-таки случайность. Ты проводишь рядом со мной столько времени, что выглядишь ценным свидетелем.

Обвинение в предательстве было до того обидным, что к щекам прилила кровь, и Оллард чуть заметно улыбнулся:

— Я всё же думаю, что не ошибся в тебе. У моего ученика хватает недостатков, но верность искупает их все.

Он посмотрел на Такко, потиравшего слезящиеся от недосыпа и тонкой работы глаза, и улыбнулся уже открыто:

— Непростые деньки, верно? Зато мы успеем в срок. Оценят при дворе мою работу или нет, она должна быть закончена. Ты обедал?

— Нет ещё.

— Иди, а после загляни к Агнет. Жар вроде спал, и она просила сказок.

— Я шёл сюда не для того, чтобы рассказывать сказки, — запротестовал Такко.

— Я тоже звал тебя не за этим, — усмехнулся Оллард, — но сейчас всё будет так, как она захочет.

Он нашарил на поясе ключ, оценил расстояние до двери, ведущей на лестницу в кабинет, и открыл другую, поближе. Такко едва не споткнулся о невысокие ступени и вскоре оказался в холле. Оглянувшись, разглядел в стене неприметную дверцу, за которой прятался рычаг, открывавший запасную лестницу — это была та самая ниша, с которой начались его знакомства с потайными ходами замка. Такко давно отчаялся разобраться в их хитросплетениях, знал только, что каждая из запертых дверей куда-нибудь да ведёт. Впрочем, сейчас ему было не до тайн: не терпелось отмыть руки от запаха металла и заглянуть на кухню, откуда заманчиво пахло с самого утра.

— Дорога к замку заросла шиповником, и никто не мог пробраться сквозь колючие ветви и разбудить красавицу, пока не вызвались три брата: один лесоруб, быстро расчистивший дорогу, второй — кузнец, открывший заржавевший засов, а третий — лекарь, который знал, как снять колдовской сон…

Такко бессовестно перекраивал старую сказку, убирая всё, что могло расстроить или смутить наследницу. В Империи легенду о девушке, уколовшей руку веретеном, рассказывали так, что для благородных слушателей она никак не подходила. Но близ Аранских гор бытовал другой вариант, более целомудренный, где принцессу будили всего лишь лекарским зельем и гостей у неё спящей тоже не бывало.

— И правила она долго и мудро, и по всей земле шла слава о королеве, дорогу к замку которой узнавали по белым цветам на обочинах, — закончил Такко. Агнет улыбнулась и устало прикрыла глаза — бледная, как снежный покров, и ореол вокруг глаз и губ был точь-в-точь как тени на снегу в зимних сумерках. Такко поспешно поднялся: слишком легко было представить, как Агнет засыпает у полукруглого окна, засыпает на добрую сотню лет, и цветное стекло снаружи заплетает белый шиповник.