Анна Субботина - Лук для дочери маркграфа

— Вы не сможете выгнать меня, как простую служанку, — уверенно заявила Катерина.

— Если не уедешь по доброй воле — покинешь замок в цепях как отравительница. Все эти годы ты давала снадобья Агнет и следила за тем, что готовят для неё и Малвайн. Как думаешь, что доставит большее удовольствие добрым жителям Эсхена — когда мне пришлют вежливую просьбу быть добрее с женой, или когда тебя утопят в деревянной клетке?..

— Вы не посмеете, — нянька держалась по-прежнему прямо, но её голос дрожал, и с пучка трав сыпались тлеющие куски. — Агнет не позволит!

— Замок не терпит чужаков, Катерина, — продолжал Оллард. — Он перемалывает их, как мельница зерно, или отторгает. Все эти годы ты рассыпала соль и жгла полынь, думая изгнать из замка призраков, но вымостила этими благими намерениями дорогу для самой себя. Я терпел твои страшные сказки, твои глупые ритуалы, но раз ты теперь пытаешься убедить Агнет, что её отец колдун и на досуге воскрешает мёртвых… Верно, призраки из подземелья лишили тебя рассудка, а, Катерина? И обереги не помогли?

Башня погрузилась в темноту, и тени от единственной свечи плясали за спиной маркграфа призрачными фигурами.

— Она не могла рассказать! — вскрикнула Катерина. — Не могла!

— Агнет никогда не предаст замок и свой род. Ты так и не разглядела, какой сильный дух прячется в её хрупком теле. Даже Танкварт, мальчишка, увидел в ней мою наследницу! А ты… — Такко не удивился бы, услышав из уст маркграфа площадное ругательство, но тот только презрительно поморщился. — Ты уедешь на рассвете, до того, как она проснётся.

— Я всем расскажу… — прошептала Катерина, и её слова возвращались от стен змеиным шипением. — Я всё знаю. И про неупокоенные кости под башней, и что место это проклято, и что кровь на ваших руках, я всё расскажу!

— Болтай, что хочешь, тебе никто не поверит, — усмехнулся маркграф. — И помни: одно моё слово — и деревянная клетка твоя. А я приеду посмотреть и Агнет с Малвайн привезу. Чтобы в городе не жаловались, что им не хватает развлечений.

Последняя свеча погасла, и башня погрузилась во мрак.

— Раньше казнят тебя и разобьют твой проклятый герб! — выплюнула Катерина, и Оллард негромко рассмеялся. Лунный свет на миг обрисовал, как он отступил с лёгким поклоном, пропуская Катерину в восточный коридор. Такко вжался в стену и замер, пока шаги не стихли и в конце коридора не стукнула дверь.

Катерина уехала вскоре после восхода. Её сундуки погрузили на телегу, на которой утром привезли продукты из деревни. Последний взгляд она бросила на окна восточного крыла. Её губы были крепко сжаты, а на лице была написана мрачная решимость.

С отъездом Катерины всё в замке пошло наперекосяк. Никто и не догадывался, как велико было влияние этой женщины, которая успевала заботиться об Агнет, давать указания поварам, следить за чистотой, подсчитывать расходы и делать десятки мелких дел, которые человеку непривычному невозможно даже удержать в голове. К обеду из деревни явились двое пожилых женщин, чтобы прислуживать наследнице, но колокольчик в кабинете маркграфа не смолкал: повара требовали указаний, что готовить на ужин, и даже Берт, редко когда переступавший порог замка, явился толковать о копытных крючках, которые должны были заказать в городской кузнице, и о том, что гнедой кобыле давно пора к ковалю, но тому за прошлый раз не заплачено, как быть-то?..

— Лет двадцать назад я ненавидел отца за то, что заставлял меня учиться управлять поместьем, — поделился Оллард с Такко вечером, когда порядок был восстановлен. — Я-то собирался нанять управляющего и посвятить жизнь механике! Но жизнь непредсказуема. Никогда не знаешь, какие знания тебе понадобятся…

В кабинете было жарко натоплено. Тикали часы, потрескивали поленья в камине, где-то за книжными полками трещал сверчок — верная примета подступающих холодов, и можно было на четверть часа, оставшихся до ужина, развалиться в мягком кресле, вытянув ноги к огню, и смотреть на языки пламени, забыв о дневных заботах. Замок был обставлен лёгкой резной мебелью с высокими стрельчатыми спинками — по последней моде, как объяснила Катерина — но в кабинете стояли старинные тяжёлые кресла, напоминавшие о тех временах, когда замок был крепостью, и выше всего ценились прочность и надёжность — как в мебели, так и в людях.

— Катерина не станет молчать, — проговорил Такко.

— Это не имеет значения, — ответил Оллард. — При дворе слишком давно зарятся на мои земли, чтобы её слова могли что-то решить… Я сам допустил ряд ошибок, за которые рано или поздно пришлось бы расплачиваться. Теперь всё зависит от того, оценит ли император мою работу достаточно высоко, чтобы закрыть глаза на все обвинения. Как бы ни повернулось дело, обвинить меня в заговоре против короны сложно, а со всем остальным можно побороться.

— Выступить против императора вы ведь не можете? — на всякий случай спросил Такко.

— Нет, — твёрдо ответил Оллард. — В прошлом — мог бы. Послал бы приказ остановить мастерские, запер бы ворота и пусть бы попробовали взять замок! Но ты сам видишь, как императорские указы ослабили нас. Всё хозяйство в деревне, оружие осталось только родовое. У нас даже арбалетов нет, как ты заметил. Нет, военная история замка окончена.

Она никогда не будет окончена, — думал Такко, глядя на огонь. — Никогда, ведь ступени лестницы помнят стекавшую по ним кровь, а стены подвала — крики пленников. Можно перестроить его, пробить в стенах стрельчатые окна, обставить по моде, но он всё равно останется крепостью, выстроенной под семейную особенность своих владельцев. Даже если им больше не требуется брать в руки меч.

Мысленно он окинул взглядом башню — от нижних стен толщиной в два его роста до сторожевой площадки. Затем мысль легко скользнула во двор, прокралась между статуй по дорожке, отмеченной белыми лепестками, мимо роз — нет, мимо белого шиповника, заплетающего витражное окно, — и вопрос вырвался сам:

— А что будет с Агнет?

— Что будет с Агнет? — повторил вопрос Такко.

— Агнет? — ровно переспросил Оллард. — Пусть сначала доживёт до зимы.

— Ну, до зимы осталось всего ничего. А потом?..

— А что потом? Агнет никто не причинит вреда. Её все любят. Так же как любили Малвайн — особенно узнав, что она не подарит мне сына. Если выздоровеет, её приютят Вилларды или ещё кто-нибудь.

— Но Фредрик не женится на ней без титула, — сказал Такко, и маркграф оставил безразличный тон и ударил кулаком по широкому подлокотнику:

— Разумеется, нет! И никто не женится! Ей нарочно оставят родовое имя. Смотрите, мол, что осталось от великой семьи — сухая ветка, жалкий обломок! А Агнет — о, она носила бы мёртвое имя с гордостью! Счастье, что её жизнь будет недолгой…