Анна Субботина - Лук для дочери маркграфа

Оставалось только ждать.

Он всё-таки задремал, а очнувшись, не сразу вспомнил, где находится. Первым делом стиснул лук и прислушался.

Было тихо. Пахло сыростью, прелыми листьями и почему-то травами, будто в лекарской лавке. Такко поднялся и огляделся. Было темно, даже дверной проём не вырисовывался — значит, ещё не рассвело. Он уселся обратно, прислонился щекой к стене и ощутил едва уловимое движение воздуха.

Он снова поднялся и стал шарить по стене, пока не нащупал факел. Против ожидания просмоленная ветошь была сухой, будто факел недавно зажигали. Такко высек и осторожно раздул искру и осмотрел стену уже при свете. Щель была незаметна, но, проведя по стене рукой, удалось очертить прямоугольник. В стене была дверь, и оттуда несло холодом.

Кусочки картины сошлись. Очевидно, здесь начинался подземный ход, приводивший в мастерскую и которым шёл сегодня Оллард. Едва ли им хоть раз пользовались, чтобы сбежать из замка, зато было легко представить, как по низкому коридору тащили тела из пыточных, чтобы без лишнего шума зарыть в лесу. И, разумеется, этим же ходом в мастерскую доставили сперва выкопанные останки, а после — тела убитых подмастерьев.

Такко ещё раз прикинул направление — ход вёл из замка на запад, расстояние тоже совпадало. Значит, Оллард шёл из усыпальницы. Но что он мог здесь делать?

Последние осколки постепенно вставали на место: потерянный, полубезумный вид маркграфа, его странная речь и твёрдая уверенность, что Агнет не угрожает опасность, и что Такко не мог встретить её в коридоре. Получил объяснение и лёгкий запах лечебных трав, витавший в усыпальнице и обычно сопровождавший наследницу.

Уже не таясь, Такко запалил остальные факелы — все они были сухими, их зажигали недавно, и теперь огни горели ярко и ровно — и медленно пошёл вдоль гробниц, вглядываясь в надписи на крышках. В неярком свете было не разобрать букв, но было видно, что имена повторялись из поколения в поколение — как и лица на портретах в восточном коридоре. История рода Оллардов разворачивалась в этих коротких надписях, подёрнутых мхом — мало кто дожил до старости, не все успели оставить потомков, но каждый смог хоть в малом прославить родовое имя.

Украшенные скульптурами и надписями гробницы сменились простыми, только ожидавшими своих хозяев. Такко остановился у двух ближайших, немного постоял над ними и решительно сдвинул тяжёлые каменные плиты.

Первую он узнал по роскошным волосам, рассыпанным по плечам. Шёлк платья был безукоризненно гладким, богато украшенный пояс неплотно охватывал усохшую талию, на впалой груди лежало ожерелье, и оправленные в серебро аметисты переливались живым фиолетовым блеском. Даже похороненная много лет назад, Малвайн Оллард выглядела как подобает хозяйке замка. Такко смотрел в тёмные провалы глазниц и вспоминал прозрачные голубые глаза, приподнятые словно в лёгком удивлении брови и золотистые ресницы, которыми любовался на портрете. Время забрало всё.

Над второй гробницей он помедлил — лёгкий запах трав не оставлял надежды, и крышка показалась особенно тяжёлой. Каменная колыбель была велика для Агнет. Тление не успело тронуть её; лишь нос заострился, а бледная кожа обтянула скулы. Такко протянул руку и, не касаясь, проследил тонкий овал лица от упрямого подбородка к мягкому изгибу виска.

Агнет была мертва, когда он решил остаться ради неё, пока искал её по коридорам и боролся с маркграфом. Будто чувствовала, что была нужна отцу ровно до сего дня — пока он не закончил свою жуткую работу. Будто знала, что дальше станет обузой.

Такко сидел у гробницы, временами проваливаясь в полудрёму. В коротких полубредовых снах летели стрелы с белым оперением, а Агнет упрямо прикусывала губу и вскидывала голову; там горел замок, и Агнет не спрашивала, почему надо бежать; там он успевал ей помочь. Прав был Оллард — он не годен ни на что. Три месяца он был рядом с Агнет и мог… Нет, помочь ей было нельзя, но легче от этого не становилось.

Агнет не проснётся, и дорога к замку зарастёт не шиповником, а дремучим ельником. Вход в усыпальницу заплетут ежевика и терновник. Местные будут далеко обходить зловещий лес и рассказывать сказки об уснувшей навек принцессе, а птицы будут поедать сладкие ягоды и вить гнёзда в руинах.

Факелы затрещали и зачадили. Такко запоздало сообразил, что всё это время свет из усыпальницы было видно снаружи, и бросился тушить огни. На месте дверного проёма виднелась мутная промоина — светало. Пора было уходить.

Прежде чем задвинуть каменную плиту на место, он достал из налуча белый лук и положил поверх безжизненных рук. Легко погладил белое оперение, поклонился могиле и закрыл крышку.

Никто не знает, куда уходят умершие, смутны и обрывочны рассказы о трудностях посмертного пути, но ему верилось, что где бы ни была теперь Агнет, она сможет себя защитить.

Всё же он сбился с пути, обходя озеро. Вместо тропы на восточный тракт впереди лежала вересковая пустошь, и охотничий домик отчётливо вырисовывался в предрассветных сумерках. Не иначе, призраки решили напоследок посмеяться и вывели его сюда, где по ночам носится Дикая Охота, а в День Поминовения может и вовсе задержаться до появления солнца.

Такко бросил вещи в траву, устало прислонился к дереву, прикрыл глаза, и из серо-бурых пятен мгновенно соткались всадники, невесомо летящие над вереском. Ели склоняли перед ними верхушки, утренний туман стелился под копыта мягким ковром. Близился восход, и Дикая Охота скакала в своё призрачное пристанище.

Ноги сами шагнули вперёд. Такко не знал уже, принадлежит ли к миру мёртвых или живых, и бездумно шагал по пустоши вслед за всадниками. Воины Дикой Охоты не знают страха, не скорбят о потерях, и им всегда нужны меткие стрелки. Плата за это самая ничтожная — жизнь, и, пожалуй, это лучший способ её отдать. Всё лучше, чем где-нибудь на тракте или в очередном безымянном городке, не поделив с местными выгодный заказ.

Кто-то дёрнул Такко за ногу, он споткнулся и открыл глаза. Сухая ветка зацепилась за штанину, будто пыталась удержать. Свет потеплел — за лесом вставало солнце, и оно гнало Дикую Охоту с пустоши вместе с туманом.

Всадники распались на тени и блики и затерялись среди стволов. Такко вдохнул по-зимнему холодный воздух и встряхнулся. Кажется, Дикой Охоте он оказался не нужен, и можно было попытаться прожить заново обретённую жизнь не так бездарно, как раньше.

За ним тянулась полоса примятого вереска и остро пахнущего дурмана. Дорога на восточный тракт лежала по правую руку — там, где поднималось солнце, и следовало взять левее, чтобы обойти Эсхен. Только стоило ли его обходить? В городе оставался по крайней мере один человек, перед которым Такко был по-настоящему виноват. Раз уж его жизнь не забрали ни маркграф, ни Дикая Охота, стоило потратить её с пользой и искупить свою вину. Он в последний раз оглядел пустошь, подхватил вещи и зашагал на восток.