Уилбур Смит - Падение с небес

В наступившей тишине Марк висел вверх ногами, как летучая мышь, моргая от заливающего глаза пота; он не сразу нашел силы, чтобы пошевелиться. И только когда от помоста наверху до ушей его донесся долгий дрожащий стон, Марк стряхнул оцепенение.

Преодолевая боль разбитого тела, он изогнулся, и ему удалось ухватиться за перила и подтянуться. Наконец он перевалился через них и рухнул на ступеньки лестницы. Потом встал и на слабых, дрожащих ногах стал подниматься выше.

Оставляя за собой темный кровавый след, Хелена подползла к сложенным в штабель доскам. Штаны военного образца на ней насквозь промокли от сочащейся крови, вокруг нее образовалась кровавая лужа, расползающаяся по помосту. Она бессильно прислонилась спиной к штабелю. Недалеко стоял пулемет на треноге; лицо Хелены выражало крайнюю степень усталости, глаза были закрыты.

– Хелена, – позвал Марк.

Она открыла глаза.

– Марк, – прошептала она в ответ.

Кажется, она нисколько не удивилась. Словно ждала его. Лицо ее было белым как мел, губы словно покрыты инеем, холодная кожа блестела, как лед.

– Почему ты ушел от меня? – спросила она.

Он неуверенно приблизился к ней. Опустившись перед ней на колени, посмотрел на нижнюю часть тела: к горлу подступила горячая волна тошноты.

– Я же тебя очень любила… так любила… – Она говорила совсем тихо, едва дыша, как дышит в пустыне ветерок на рассвете. – Любила… а ты ушел.

Он хотел слегка раздвинуть ей ноги, чтобы осмотреть рану, но не смог заставить себя это сделать.

– Ты ведь больше никуда не уйдешь, правда, Марк? – спросила она, и он едва-едва разобрал ее слова. – Я ведь знала, что ты еще вернешься ко мне.

– Нет, больше я никуда не уйду, – пообещал он, не узнавая собственного голоса.

Слабая улыбка заиграла на ее ледяных губах.

– Прошу тебя, Марк… обними меня. Я не хочу умирать одна.

Он неуклюже обнял ее за плечи, и ее голова прижалась к его груди.

– Скажи мне, Марк… ты любил меня? Любил хотя бы чуть-чуть?..

– Да, – ответил он, – я любил тебя.

Эта ложь легко слетела с его языка. Но тут вдруг между ее бедер с шипением хлынула новая струя крови, ярче и светлее прежнего, – это лопнула поврежденная артерия.

Ее широко раскрытые глаза потемнели, как полночное небо. Лицо стало медленно меняться. Оно словно таяло, как белый воск свечки, слишком близко поднесенной к огню, съеживалось и меняло форму – теперь он видел перед собой лицо мраморного ангела, гладкое и белое, удивительно прекрасное, как лицо мертвого мальчика в далекой стране… и ткань сознания Марка стала расползаться по ниткам.

Он пронзительно закричал… но ни единого звука не вырвалось из его гортани. Это был крик, прозвучавший в самых глубинах его души; ничто не отразилось в его лице, и в глазах не появилось ни слезинки.

Его нашли здесь только через час. Когда первый солдат осторожно вскарабкался по ступенькам железной лестницы на вершину копра, Марк тихонько сидел на помосте, обняв тело мертвой женщины.

– Ну вот! – проворчал Шон Кортни. – Тэффи Лонга повесили!

Сердито сложив газету, он бросил ее на пол возле кресла.

Они сидели под кроной мушмулы. В густой листве щебетали белоглазки: трепеща крылышками, как бабочки вокруг свечки, они деловито совали остренькие клювики в бутоны цветов этого дерева.

Все присутствующие за столом промолчали. Им было прекрасно известно, как боролся Шон за как можно более мягкие приговоры забастовщикам, которых не приговорили к смертной казни. Он употребил все свое влияние и власть, но так и не смог переубедить самых злопамятных и мстительных коллег, добивавшихся полной меры наказания за все ужасы, которые принесло восстание рабочих. Он сидел во главе стола, сгорбившись в кресле и опустив бороду на грудь, и смотрел на ледибургскую долину, погруженный в тяжелые думы. Его рука висела на перевязи – пулевое ранение никак не заживало и кровоточило. Врачей это беспокоило, но Шон только отмахивался.

– И леопард меня драл, и пули, и шрапнели, и нож – все бывало. Так что за меня не волнуйтесь. Старое мясо заживает медленно, зато крепко.

Глядя на него, Руфь Кортни не очень беспокоилась о его телесных ранах. Гораздо больше ее тревожили душевные травмы Шона.

Мужчины семейства вернулись из похода, неся в душе глубокие раны вины и скорби. Подробностей тех черных дней Руфь не знала – ни тот ни другой не обмолвились об этом ни словом, – но ужас тех событий преследовал их даже здесь, в имении Лайон-Коп, куда она привезла их подлечиться и отдохнуть в тихие солнечные дни среди прекрасных, словно погруженных в спокойную дремоту холмов.

Сюда Шон привез ее еще невестой. Это место стало их родовым гнездом, средоточием жизни семейства, их крепостью. У них имелись и другие большие дома, но именно сюда, в их родные пенаты, она доставила Шона, когда закончилась смута и утихли страсти. Но мужчины привезли с собой и чувство вины, и весь пережитый ужас.

– Это безумие, – бормотал Шон. – Совершенное безумие, бред какой-то. Как они этого не видят, ума не приложу.

Он покачал головой. Помолчав, тяжело вздохнул.

– Сейчас мы их вешаем, но тем самым они будут жить в народе веками. Они станут преследовать и мучить нас до самой смерти.

– Но ты сделал все, что мог, дорогой, – тихо сказала Руфь. – Ты старался.

– Мало стараться, – прорычал он. – В конечном итоге все решает успех.

– Но, папа, они же перебили сотни людей, – вспыхнула Сторма. – Тебя самого чуть не убили!

Сев за стол, Марк не проронил ни единого слова, но теперь поднял голову и посмотрел на сидящую напротив девушку. Она увидела его лицо, и дальнейшие слова застряли у нее в горле.

Вернувшийся из похода Марк сильно изменился. У всех возникало впечатление, будто он постарел лет на сто. Хотя в лице не прибавилось ни единой морщинки и оно оставалось таким же, как прежде, но, казалось, молодость он сбросил, как плащ, и взвалил на плечи груз некоей жизненной умудренности и житейского опыта.

Когда он так на нее смотрел, она чувствовала себя ребенком. И это ей очень не нравилось. Ей хотелось проникнуть сквозь эту сковавшую его броню холодности и отстраненности.

– Они просто обыкновенные убийцы, вот и все, – сказала она, адресуясь неизвестно к кому, но явно не к отцу.

– Если так, то все мы убийцы, – спокойно отозвался Марк. Лицо его хранило полную отрешенность, однако нож громко звякнул, когда он положил его на тарелку.

– Простите меня, миссис Кортни, прошу вас, – обратился он к Руфи.

Она слегка нахмурилась:

– О Марк, вы же совсем ничего не ели.

– Рано утром мне надо ехать в город.

– И вчера вы тоже совсем не обедали.

– Я хочу дневным поездом отправить письма.

Он сложил салфетку, быстро встал и зашагал по лужайке прочь.