Уилбур Смит - Падение с небес

– Это совсем не важно. Я же очень терпеливая. Вот увидишь, – с довольным видом сказала она.

– Да ты не понимаешь… – Марк пожал плечами с беспомощным отчаянием.

– Нет-нет, я все понимаю, Марк. – Она снова улыбнулась, как снисходительно улыбается мать, глядя на капризного ребенка. – Когда будешь готов, возвращайся ко мне.

Она встала и пригладила помявшуюся юбку.

– Ладно, пошли обедать, нас, наверно, уже заждались.

Место Сторма выбирала с особенным тщанием. Ей хотелось поймать на полотне игру дневного света, облака, бегущие над нагорьем, чтобы одновременно видеть теснину и чтобы центром всей композиции стал этот белый от пены поток падающей воды.

Еще ей хотелось видеть внизу дорогу на Ледибург, но так, чтобы ее не мог заметить праздный наблюдатель.

Она устроилась на краю небольшой площадки, образованной складкой почвы неподалеку от восточного пограничного столба Лайон-Коп, расположившись так, чтобы ее фигурка с мольбертом выглядела как можно более живописно. Но, едва приняв изящную позу – с палитрой в левой руке и с кистью в правой, она бросила взгляд на необъятный простор, увидела лес вдалеке и высокое небо, уловила игру света, золотистый оттенок бирюзового неба, и красота открывшегося перед ней вида захватила ее.

Куда только девалась театральность ее позы… Сторма принялась работать, то и дело склоняясь к палитре, чтобы поточнее оценить правильность оттенка смешанных красок; она двигалась словно храмовая дева, исполняющая перед мольбертом медленный ритуальный танец и приносящая свою жертву богам.

Сторма настолько погрузилась в работу, что отдаленный треск мотоцикла не проник сквозь шелковый кокон сосредоточенности, который она сплела вокруг себя.

Пришла она сюда неспроста: ей втайне хотелось подкараулить Марка. Но когда она заметила его, он уже чуть не проехал мимо. Освещенная мягким золотом вечера, Сторма застыла с высоко поднятой кистью в руке, являя собой картину куда более поразительную, чем сама могла бы создать со всем своим мастерством.

Пыльная дорога вилась в пяти сотнях футов внизу, делая свою первую петлю вверх по склону нагорья; когда Марк свернул, он, естественно, заметил маленькую изящную фигурку на самом краю.

Над нагорьем плыли облака, и сквозь разрывы между ними прорывались длинные сияющие лучи низкого солнца, падающие на долину; один из лучей вдруг полностью осветил Сторму.

Она стояла неподвижно и смотрела на него сверху, не подавая вида, что узнала, не взмахнув приветственно рукой.

Он съехал с дороги на обочину и остановился, сидя верхом, широко расставив ноги и сдвинув на лоб мотоциклетные очки.

Не двигаясь, она продолжала стоять и глядеть на него; он делал то же самое. Наконец Марк пошевелился, как будто собираясь опять завести мотор. Сторма растерялась, и ее охватил испуг, словно у нее пытались отнять что-то ей дорогое; впрочем, ни в лице, ни в позе ее это никак не отразилось.

Она напрягла всю свою волю в попытке внушить ему то, что хотела сказать, и он снова застыл и посмотрел на нее.

«Иди же сюда, иди ко мне!» – мысленно звала она его.

Он нетерпеливым, чуть ли не вызывающим жестом стащил с головы очки, а с рук – перчатки.

Сторма невозмутимо повернулась к мольберту, и на полураскрытых губах ее, как солнечный лучик, заиграла тайная полуулыбка; она не смотрела, как он карабкается наверх, цепляясь за желтую траву, доходящую до колен.

За спиной она услышала его дыхание, почуяла его запах. Он обладал особым запахом, она давно уже это усвоила: каким-то мучнистым, немного напоминающим запах щенка-сосунка или свежевычищенной кожи. Ее бросило в жар, кожа на спине приобрела особую чувствительность, дышать стало трудно и даже несколько больно.

– Красиво, – сказал он.

Голос его прозвучал как прикосновение пальцев к затылку. Тонкие, мягкие волосы на ее затылке встали торчком, к груди прилила горячая волна крови, и соски затвердели как камень. В них возникла ноющая боль – впрочем, даже не боль, а нечто более сильное. Ей захотелось, чтобы он коснулся ее сосков, и при этой мысли ноги ее задрожали и мышцы между ног свела судорога.

– Честное слово, красиво, – повторил он.

Он находился так близко, что она ощущала, как его дыхание шевелит волоски на шее, и новая дрожь прошла по позвоночнику. На этот раз будто чей-то коготь вонзился ей в тело, и, чтобы избавиться от потрясения, она сжала ягодицы, будто сидела верхом на норовистой лошади.

Сторма перевела взгляд на картину и поняла, что он, в общем-то, прав. Картина выглядела прекрасно, несмотря на то что она еще не закончила ее. Все остальное, что там должно было появиться на полотне, сидело у нее в голове; картина действительно выходила красивой, сделанной как надо. Но сейчас ей хотелось почувствовать прикосновение Марка.

Работа над картиной словно обострила все ее эмоциональные реакции, приоткрыла перед ней последнюю, запретную дверцу, и теперь ей до боли хотелось его касаний.

Она повернулась к нему: он оказался так близко, что у нее снова перехватило дыхание. Она подняла голову и заглянула ему в лицо.

«Дотронься до меня», – пыталась внушить она ему. «Ну же, дотронься», – молча приказывала она. Но руки его оставались опущенными, и она не могла постигнуть, что таится в его взгляде.

Сторма не выдержала и сладострастно пошевелила бедрами; глубоко в нижней части ее тела что-то таяло и горело.

«Дотронься до меня, – мысленно старалась она заставить его, – давай же, дотронься там, где у меня все пылает так мучительно и сладко».

Но он не услышал ее, не ответил на ее молчаливую мольбу, и Сторма вдруг разозлилась.

Теперь ей хотелось броситься на него, ударить рукой по этому красивому, такому серьезному лицу; она представила, как срывает с него рубашку и вонзает ногти глубоко в его мускулистую грудь. Она не могла отвести взгляд от этой рубашки с открытым воротом, откуда выбивались курчавые темные волосы, где виднелась блестящая, словно смазанная маслом, позолоченная теплыми солнечными лучами кожа.

Злость ее все разгоралась. Его равнодушие подняло у нее в груди нарастающие неконтролируемые волны чувств, которых она сама уже не могла понять, опьяняющие, страшные волны плотского возбуждения. Ей хотелось наказать его за это, сделать ему больно, хотелось, чтобы его тоже раздирали мучительные желания… И в то же самое время хотелось обнять его великолепную, гордую голову, нежно прижать к своей груди, как мать прижимает к себе ребенка, хотелось ласкать его и баюкать, любить его, хотелось терзать и рвать его, мучить… Смятение охватило ее, голова закружилась, и гнев помутил рассудок. Она не знала, что делать. Но Сторму уже подхватила и понесла за собой мощная волна плотского возбуждения, и ее охватило птичье чувство необыкновенной легкости, живости и полноты жизни.