Уилбур Смит - Падение с небес

Проводив глазами его высокую изящную фигуру, Руфь беспомощно пожала плечами и повернулась к Шону.

– Нервы у него натянуты, как часовая пружина, которая вот-вот лопнет, – сказала она. – Что с ним происходит, не знаешь, Шон?

Шон покачал головой.

– Объяснить тут не так-то просто, – ответил он. – На войне такое частенько бывает. На человека сваливается так много испытаний, что внутри что-то ломается. Мы называли это контузией, но тут не совсем то же самое.

Он помолчал.

– Я мало рассказывал тебе про Марка, не говорил, почему выбрал именно его, не говорил, где и как мы с ним познакомились.

И он стал рассказывать. Сидя в прохладной тени под деревом, он рассказывал им про грязь, страх и прочие ужасы войны во Франции.

– Ведь это не отдельный какой-нибудь случай, это длится не один день или неделю, нет… месяцы, годы, которые превращаются в вечность. Но человек одаренный переносит все это гораздо хуже. А нам, командирам, приходится безжалостно использовать их. И один из таких людей – наш Марк…

Шон рассказал, как он послал Марка на задание, использовал его, как охотничью собаку, и обе женщины внимательно слушали его, обеим была далеко не безразлична судьба этого молодого человека, который в их жизни приобрел столь большое значение.

– Страх накапливается в душе человека постепенно – так, скажем, корабль обрастает ракушками. Их не видно, они скрыты под водой, но они там есть. Вот и Марк несет в душе эту тяжесть… Думаю, в Фордсбурге с ним случилось нечто такое, что подломило его душу. Он сейчас на грани срыва.

– Что же можно для него сделать, как помочь? – тихо спросила Руфь.

Она была очень рада, что Шон наконец обрел сына, – Руфь давно догадалась, кем именно стал Марк в жизни мужа. Она очень любила Шона и больше не роптала на судьбу за то, что не смогла родить ему сына, которого он отчаянно желал, удовлетворившись тем, что Шон обрел его в Марке и она могла разделить с ним заботы об этом немолодом человеке.

– Ей-богу, не знаю, – покачал головой Шон.

Сторма негромко и сердито присвистнула. Родители недоуменно посмотрели на нее.

Глядя на дочь, Шон всегда ощущал, как в груди разливается тепло; порой он даже не понимал, как случилось, что это удивительное, прекрасное существо – плоть от его плоти. Внешне тоненькая и хрупкая, Сторма была крепка, как плетеный шнур. И еще он знал, что она чиста, как только что раскрывшийся цветок, но способна больно ужалить, как змея; что она обладает ярким умом и удивительной красотой, а под всем этим таится такая глубина, которая порой ошеломляла его и вызывала благоговейный страх. Когда ее настроение быстро менялось, как вот эта необъяснимая вспышка гнева, он смотрел на нее как зачарованный.

Чтобы поскорее скрыть свои чувства, Шон нахмурился.

– Ну, мисси, что у тебя на этот раз? – проворчал он.

– Он уходит от нас, – ответила она.

Шон откинулся на спинку кресла и сощурился.

– Ты о ком? – спросил он.

– О Марке, конечно. Он уходит от нас.

– Откуда тебе известно? – спросил Шон.

Сердце его болезненно сжалось. Неужели он потеряет еще одного сына?

– Ниоткуда. Я просто знаю это, и все, – ответила Сторма.

Она вскочила со стула и подошла к отцу; так в тревоге, почуяв опасность, со своего травяного ложа вскакивает газель на свои длинные стройные ножки.

– А ты что думал, папа, он всегда будет твоей комнатной собачкой, да? – с горькой издевкой спросила она.

В другое время такой вопрос, да еще высказанный таким тоном, Шон немедленно парировал бы резким ответом. Но на этот раз не сказал ни слова.

Сторма вдруг повернулась и пошла по освещенной солнцем лужайке прочь; ослепительно-белые солнечные лучи позолотили ее распущенные темные волосы, проникли сквозь тонкую ткань платья, темным силуэтом высветив ее высокую стройную фигуру и окружив мерцающим ореолом света. Она удалялась от них, как некое прекрасное неземное видение.

– Ты разве не понимаешь, что лучше немного поплакать сейчас, чем потом плакать всю жизнь? – мягко спросил Марк, стараясь не показывать, как ее слезы подтачивают его решимость.

– И что теперь? Ты уже никогда не вернешься?

Марион Литтлджон никогда не умела красиво плакать. Ее маленькое круглое личико сразу покрывалось пятнами, расплывалось, как необожженная глина, глаза краснели и распухали.

– Послушай, Марион, ведь я даже не знаю, куда поеду. Откуда мне знать, когда я вернусь?

– Я тебя не понимаю, Марк, честное слово… я ничего не понимаю, – всхлипывала она, вертя в руках мокрый носовой платок и хлюпая носом. – Нам же было так хорошо вместе. Я делала все, чтобы тебе было хорошо… даже это…

– Да дело вовсе не в тебе, Марион, – торопливо пытался втолковать ей Марк.

Ему очень не хотелось, чтобы она напоминала ему о том, что она называла словом «это». Марион говорила об этом так, будто вручила ему некое сокровище, которое теперь он должен возвращать с ростовщическими процентами.

– Разве я не старалась, чтобы тебе было хорошо, а, Марк? Я же очень старалась.

– Послушай, Марион, ну как мне тебе это объяснить? Ты хорошая, симпатичная девушка, ты добрая и милая, лучше тебя я вообще никого не знаю.

– Почему же ты не хочешь на мне жениться? – запричитала она уже во весь голос.

Марк тревожно оглянулся на крыльцо: ее сестрицы и зятья, вероятно, насторожили уши и пытаются уловить, о чем идет разговор.

– Дело в том, что я вообще не хочу жениться.

Она простонала чуть ли не басом и громко высморкалась в свою крохотную, насквозь промокшую тряпочку. Марк достал из кармана собственный платок, протянул ей, и она с благодарностью приняла.

– Я вообще пока не хочу жениться – ни на ком, – повторил он.

– Пока? – ухватилась она за это словечко. – А потом когда-нибудь, а?

– Ну, когда-нибудь… – согласился он. – Когда пойму, чего хочу от жизни и как этого буду добиваться.

– Я буду ждать тебя, – сказала она и сделала храбрую попытку улыбнуться сквозь слезы. – Я тебя буду ждать, Марк.

– Нет! – тревожно воскликнул Марк.

Каждый нерв его с болью отозвался на это обещание бедной девушки. Он собрал все свое мужество, чтобы прийти и сообщить ей о своем твердом решении, а тут, похоже, выходит, что все старания оказались напрасны.

– Бог его знает, как долго это продлится, Марион. Ты еще встретишь десятки достойных молодых людей… ты же такая милая, добрая, ты умеешь любить…

– Я буду ждать тебя, – твердо повторила она.

Кажется, она немного успокоилась, черты лица снова обрели обычную приятность, а поникшие плечи расправились.

– Прошу тебя, Марион… Ну что ты говоришь? Это несправедливо, ты заслуживаешь лучшей доли.

Марк отчаянно пытался переубедить ее, вместе с тем понимая, что потерпел страшную неудачу. Но она в последний раз от всей души шмыгнула носом, сглотнула, словно в горло ей попал камень, и от ее несчастного вида не осталось и следа. Она улыбнулась, смаргивая с ресниц последние капли слез.