Уилбур Смит - Падение с небес

Дирк с нескрываемым любопытством смотрел на них, ожидая реакции. Но ни один из слушателей не мог вымолвить ни слова. И тогда Дирк продолжил, слегка изменив манеру повествования. Теперь он вел свой рассказ уже не в третьем лице, а в первом и употреблял местоимения «я» и «мы».

– Разумеется, затопить трюмы до самого верха было нельзя, потому что даже при слабом волнении корабль мог лечь на бок или даже пойти ко дну. Под крышками люков должно оставаться хотя бы немного воздуха, и вот бедняги подняли своих детишек под самую палубу, чтобы те могли дышать. Через четырехдюймовые шпангоуты мне все было слышно. Около получаса они держали своих вопящих детей, пока в воздухе совсем не осталось кислорода, а потом их поглотила грязная вода. Когда все закончилось, мы открыли люки и увидели, что они голыми руками рвали деревянную обшивку днища, раскалывали и ломали ее, словно обезьяны, плотно набитые в клетку.

Дирк подошел к стоящему возле камина пустому креслу и сел. Жадно припал к стакану с виски и, залпом проглотив напиток, швырнул стакан в пустой камин, и тот разлетелся на мелкие сверкающие кусочки. Все молчали, уставившись на эти осколки.

– Но зачем? – хрипло прошептал наконец Деннис. – Ради бога, зачем ты убил их?

Дирк даже не взглянул на него; он весь погрузился в воспоминания, вновь переживая этот кульминационный момент в своей жизни. Потом встряхнулся и продолжил:

– Мы откачали трюмы, и я приказал достать все сумки, баулы и ящики и перенести их в кают-компанию. Господи, Ронни, как жаль, что тебя там не было. Такой человек, как ты, увидев такое, сошел бы с ума от жадности. Я свалил все в кучу на стол кают-компании. Это богатство пятьдесят ловкачей копили всю свою жизнь. Там были золотые монеты и слитки, бриллианты величиной с ноготь большого пальца, рубины такого размера, что даже верблюд подавится, изумруды… в общем, торговцы из Лянсу оказались чуть ли не самыми богатыми людьми в Китае. Вместе с деньгами за проезд наш куш потянул на более чем миллион фунтов стерлингов…

– А капитан, Ле Дю… какая доля ему причиталась? – спросил Рональд Пай; несмотря на весь ужас рассказа, его бухгалтерские мозги продолжали работать.

– Капитан? – Дирк покачал головой и улыбнулся озорной мальчишеской улыбкой. – Бедный Ле Дю… скорее всего, в ту ночь он свалился за борт. Пьяный в стельку, он, думаю, утонул, тем более что акулы в Китайском море ужас какие злые. Бог его знает, но вода, полная мертвых китайцев, наверняка привлекла их внимание. Нет, делиться мне не пришлось, если не считать подарка на память матросам. По две сотни фунтов каждому – для них это целое состояние, они и мечтать о таком не смели. Вот так: ночь работы – и миллион фунтов в кармане. Мне еще двадцати тогда не исполнилось, а я уже стал миллионером.

– Ничего более отвратительного я в жизни не слышал, – дрожащим голосом сказал Рональд Пай; рука его тоже дрожала, когда он подносил к губам стакан.

– Так вот и помни об этом, когда в следующий раз тебе придет в голову блажь уехать из Ледибурга, – посоветовал ему Дирк и потрепал его по плечу. – Мы с тобой друзья до гроба.

Оставшиеся дни летели для Марка быстро. Скоро ему придется покинуть эту долину и вернуться к людям. Тихое отчаяние поселилось в его душе. Он обыскал южный берег реки и крутой склон над ним, а теперь занялся северным берегом, решив заново проверить и его.

Здесь в первый раз Марк получил предостережение: оказывается, в долине он не единственный человек. В первый же день он наткнулся здесь на ряд силков, устроенных вдоль троп, по которым дикие животные ходят к реке на водопой. Проволока оказалась та же самая, что и на больной ноге антилопы, из оцинкованной мягкой стали; вероятно, некто отрезал ее от ограды какого-нибудь ничего не подозревающего фермера.

В тот день Марк нашел шестнадцать таких силков и все их оторвал, смял проволоку и забросил все это в реку – туда, где поглубже.

Через два дня он набрел на ловушку, так хитроумно придуманную и так ловко устроенную, что бревном размозжило голову взрослой выдре. С помощью толстой ветки Марк сдвинул бревно и вытащил мертвое тело. Погладил мягкий, блестящий шоколадный мех животного, и снова сердце его сжалось от злости. Непонятно почему, но он чувствовал себя собственником и этих животных, и этой долины, где они обитали. Такое чувство усиливалось с каждым днем, как и другое – неприязнь ко всем, кто охотится на этих зверей и мешает им жить.

Теперь его внимание раздвоилось: он продолжал искать могилу своего деда, но с неменьшим вниманием разыскивал следы незаконного зверолова. Однако прошло не менее недели, пока он увидел явные следы таинственного охотника.

Каждое утро на рассвете Марк переправлялся через реку, чтобы исследовать северный берег. Возможно, было бы проще просто покинуть стоянку под смоковницами и перебраться туда, но некое сентиментальное чувство удерживало его. Это стоянка его деда, их общая стоянка, да и вообще ему нравилось каждое утро пересекать реку и странствовать по болотистой местности между двумя рукавами реки. Он бродил по самому краю этого хлипкого от обилия влаги мира, но видел в нем самое сердце девственной территории, бесконечный источник драгоценной воды и еще более драгоценной жизни, последнее безопасное прибежище для многих существ, обитающих в долине.

Каждый день Марк находил свидетельства присутствия крупных животных и на покрытых грязью тропинках, и среди тянущихся вверх зарослей тростника и папируса, вершины которого смыкались над головой, образуя прохладные сумрачные тоннели из живых зеленых стеблей. Здесь водились черные буйволы; он уже дважды слышал, как они убегают прочь сквозь густо растущий папирус, но ни разу даже мельком не видел их. Обитали тут и бегемоты, и крокодилы, но днем они прятались в темной глубине окруженных тростником затонов и таинственных, заросших лилиями омутов. По ночам он часто просыпался и, свернувшись калачиком под одеялом, слушал их грубые, утробные голоса, разносящиеся по болотам.

Однажды в полдень, сидя на скальном выступе посреди леса, клином врезающегося в болота, он наблюдал, как самка белого носорога вывела своего детеныша из тростников, чтобы пощипать травки на краю буша.

Старая самка выглядела огромной, ее грузная и, казалось, доисторическая туша весила не менее четырех тонн; бледно-серую шкуру покрывали рубцы и царапины, складки и морщины. Она беспокойно суетилась вокруг своего детеныша, осторожно направляя его шаги длинным, слегка изогнутым рогом; у детеныша рог еще не вырос, сам он был толстенький, как поросенок. Наблюдая за ними, Марк вдруг понял, как глубоко это место трогает его душу, и ревнивая любовь к этой долине стала еще крепче.