Эванжелин О'Нет - Зови меня Амариллис [СИ]

С третьей полосы, рубрика «Французы в колониях», ему в глаза бросился репортаж из Сенегала. В репортаже он увидел знакомое имя. Монахиня, которая раньше руководила женским монастырем в Монпелье (это же тетушка друга Николя!), а с недавних пор самоотверженно трудится в новооткрытой католической миссии, благодаря бескорыстной помощи туземцев нашла место, где в середине позапрошлого века находилась миссия-предшественница. Как любопытный, но совершенно закономерный факт, журналист отмечал, что той, старинной миссией управляла преподобная мать Филорена, которая позже, возвратившись из Африки, на найденное в окрестностях миссии золото основала женский монастырь, где, уже в наше время, настоятельницей стала мать Эмилия, которая и нашла миссию матери Филорены.

На месте поселения преподобной Филорены, писалось в статье, найдена старинная плита с полустертой, едва читаемой надписью. На плите также можно разобрать неплохо сохранившиеся фигурки животных. Фигурки необычные — слоны, то с задранными, то с опущенными хоботами, танцующие жирафы, бегемоты с разинутыми пастями, прыгающие антилопы, машущие хвостами крокодилы. Должно быть, рассуждал журналист, каменотес впервые попал в Африку и был ошеломлен богатством животного мира и природой континента.

Где-то Этьену уже попадались такие фигурки. Слоны, жирафы, бегемоты… В тетрадке из монастыря! Где она? Этьен бросился к погасшему камину, схватил кочергу…

Ничего! Ничего, кроме золы и пепла.

Дни шли, забастовка длилась, а деньги Мими, отложенные на билет, таяли с пугающей быстротой. Все время, пока Дениз работала в магазине, Мими проводила на набережных и площадях, где собирались художники. Она прихватывала альбомчик и карандаши, пару бутербродов в промасленной бумаге, которые завертывала ей добрейшая тетушка Мадлон, и отправлялась туда, куда влекла ее неведомая сила: наблюдать, как на холстах, картоне и простой бумаге возникают пейзажи и портреты, как по-разному рисуют одну и ту же улицу или площадь разные живописцы, как только что плоский и бледный набросок внезапно оживлялся светом, приобретал объем и глубину и наполнялся жизнью…

Это была постоянная и каждый раз новая сказка. И как ей хотелось тоже научиться переносить на холст и картон и блики солнца на мостовой, и лиловые тени, и движение экипажей, и бег облаков. Она и сама пробовала, делала наброски, экономя бумагу, стирая и исправляя. Иногда удавалось заработать, рисуя портреты прохожих — Мими уже заметила, что выгоднее всего было предлагать рисовать портреты прогуливающихся парочек — кавалеры не хотели показаться скупыми, да и хотелось влюбленным получить их первый общий портрет. И она старалась как покрасивее, делая обоих веселыми, даму — прекрасной, а кавалера — мужественным, хотя и понимала, что рисуй она для себя — изобразила бы их совсем иначе.

Но ведь нужны были деньги на билет — говорили, что забастовка железнодорожников кончилась, через день-два наплыв желающих уехать схлынет и можно будет спокойно отправляться домой. Домой!.. Дом казался ей каким-то совсем другим миром, домой и тянуло, и в то же время было немного не по себе — как она будет обходиться без шумной, бестолковой парижской суеты, без восхитительного чувства самостоятельности и свободы?..

Как-то Мими набрасывала пресмешного рыжего мальчишку, торговавшего грушами вразнос — его медные волосы и веснушки так забавно гармонировали с теплыми желтыми грушами, тоже покрытыми мелкими точечками, и с плетеной соломенной корзиной. Она так увлеклась, что не заметила полноватого господина средних лет, который давно и пристально наблюдал за ней.

Но вот солнце склонилось к закату, освещение изменилось, и Мими принялась складывать карандаши. Листы из альбома свалились на тротуар, господин подскочил и услужливо подобрал их.

— Благодарю, — сказала Мими и собралась уходить.

— Простите, мадмуазель… Не сочтите за навязчивость, но я наблюдал, как вы рисуете, и должен заметить, что этот мальчишка и его фрукты получились у вас просто отлично!

— Спасибо, вы очень любезны. Однако мне пора.

— Секундочку, только одну секунду! У меня есть к вам предложение, абсолютно деловое, — заторопился толстячок. — Дело в том, что я собираюсь открыть овощную лавку. Совсем недалеко отсюда. Меня зовут Плюмa, лавочник Плюма. Позвольте, я подержу? — он потянулся за альбомом, но Мими отвела руку. — И мне очень нужна реклама. Понимаете, вывеска. Картинка красивых фруктов.

— Но я не умею рисовать вывески! — оскорбилась Мими.

— Не торопитесь, мадмуазель… Я не хотел вас обидеть. Но… дело в том, что я — человек с изысканным вкусом. Я не хочу стандартную аляповатую вывеску. Я хочу поместить в витрине рисунок, картину… Купить картину знаменитого художника мне, увы, не по карману — я небогат, к тому же обременен детьми и больной женой. А вы могли бы нарисовать мне симпатичную картину, натюрморт за сходную цену… скажем, двести франков, и все же это была бы Картина, авторская работа, а не вывеска маляра!..

Двести франков! Это решило бы проблему билета, — подумала Мими. А… Может быть, и вправду это хорошее предложение? За пару дней она нарисует ему натюрморт, и ей не придется брать у Дениз деньги, заработанные ой каким нелегким трудом!

— Но я, право, не знаю… Справлюсь ли? Я никогда не рисовала больших картин… И у меня нет такого большого листа…

— У меня совсем небольшая витрина, — заторопился Плюма. — Картон мы купим, какой вы скажете. Вам нужно осмотреться на месте, прикинуть, как и что… Так вы согласны? Правда, согласны? Так давайте сейчас же и посмотрим на витрину, а завтра я куплю картон и краски, и начнем!

— Но мне пора… Может быть, завтра?

— А это недалеко! Совсем рядом, за углом! Зачем откладывать? Без вывески я не хочу открываться, а каждый лишний день — это убыток, испорченные фрукты и недостаток средств на моих милых деточек! Прошу, прошу, мадмуазель… как ваше имя?

— Эмилия.

— Эмилия, прекрасное имя, Эмилия! Так звали мою покойную матушку!.. — толстяк утер слезу, одновременно оттесняя Мими в переулок, с преувеличенной любезностью порхая вокруг нее и держа руки бочонком. Его глазки, похожие на прованские маслины, бегали по сторонам. «Какой болтливый, — подумала Мими. — Ну что ж, зато двести франков! Надо попробовать».

Они прошли переулок, потом еще один. Мими уже не очень понимала, где они. «Уже совсем близко, вот скоро придем», — слащаво лепетал толстячок, становясь все более липким, и то пытался взять Мими за руку, то забегал вперед, то отставал, оглядываясь.

— Мими! Что вы здесь делаете?

Навстречу шел Клод. Вид у него был обрадованный и в то же время озабоченный.