Эванжелин О'Нет - Зови меня Амариллис [СИ]

Так вот и получилось, что мы познакомились. На другой день он приехал к ужину, а после ужина на террасе в саду матушка задремала в кресле, и мы вышли в сад. Там в беседке мы разговорились и ощутили друг к другу ту взаимную горячность, которая вызывается только посредством стрел Купидона. Наши руки встретились, о, Кларинда! Какой огонь возжегся в моей груди! Мы долго молчали, не в силах выговорить ни слова, затем я испугалась, что матушка проснется, и поспешила прочь. Всю ночь после этого я вспоминала пожатие его руки, и грудь моя горела, как в огне.

Милая Кларинда, я ни о чем не могу думать, кроме одного: увижусь ли с ним еще?

Пиши, дорогая, я так нуждаюсь в участии и дружеском совете.

Твоя Амари.

Замок Сен-Клер, 3 июня 1808

Дорогая Кларинда,

ты пишешь, чтобы я была осторожна и не доверялась первым порывам страсти, но что я могу поделать? Это сильнее меня! С тех пор события понеслись еще стремительнее!

Наутро после разговора в саду матушка заметила мое необычное состояние, но я сказалась больной. А ночью тихонько вышла в сад, чтобы хотя бы посидеть в беседке, где накануне испытала неизведанный мной ранее пламень. И вдруг я услышала в кустах шорох и шепот: «Ради бога, не пугайтесь, прекрасная дева, это я, Раймон!»

Оказалось, к моему величайшему счастью и смятению, что и он также провел этот день, борясь с обуревавшими его чувствами, и понял, что полюбил меня, и надеется, что чувство его не безответно. Он так и сказал, Кларинда: «Я люблю вас больше жизни, мадмуазель де Сен-Клер»! — «Зови меня Амариллис», — прошептала я и упала в его объятия! О, Кларинда! Я знаю, что девица должна быть строга и неприступна, но… ничего у меня не вышло. Все поучения, преподанные нам в монастыре матерью наставницей, улетучились бесследно, и когда он спросил «могли бы вы полюбить меня», я только и смогла прошептать: «О, да». Раймон пылко прижал меня к сердцу, и я прильнула к нему, не думая о последствиях! Ах, Кларинда, такого я никогда не испытывала! Я прижалась к нему всем телом и почувствовала себя на седьмом небе. Ощутив мой трепет, он совсем потерял голову и припал губами к моей груди, и я отвечала ему не менее страстными ласками…

Мы провели в беседке всю ночь, предаваясь запретным утехам любви. О, я не была тверда в своей добродетели, но видит Бог, не пожалею об этом, даже если это погубит меня! Вся моя жизнь до этой ночи была ничем по сравнению с пучинами обуревавшей нас страсти!

Прощаясь в неверном свете занимающейся зари, Раймон поклялся в том, что мы соединим наши жизни, чего бы это ни стоило, и взял с меня такую же клятву. И на следующую ночь пришел опять, и я ждала его! Так мы встречались каждую ночь на протяжении недели, пролетевшей, как сон, предаваясь безумной страсти в дальнем углу нашего сада и открывая все новые источники наслаждения в обладании друг другом! Ах, Кларинда, ничего на свете нет прекраснее этого!

В опьянении любовью и негой я потеряла всякую осторожность, и матушка наконец заметила, что я пребываю в блаженном полусне, и приступила с расспросами. Я призналась ей, что посетивший нас кавалер похитил мое сердце, и что я желаю соединить с ним свою судьбу. (Конечно, я ничего не сказала про беседку!) Матушка моя по натуре женщина добрая, однако она всецело находится под влиянием батюшки, который намного старше ее и совершенно поработил ее волю. Поэтому она, невзирая на мои мольбы, тотчас раскрыла батюшке мои чувства. Гнев его был ужасен, и он повелел немедленно определить меня в монастырь, где я должна была дожидаться подобающего нашему положению знатного жениха, которого он сочтет нужным избрать мне. Дорогая Кларинда, я в ужасной тоске, потому что чувствую, что жить без Раймона выше моих сил.

Амариллис

Замок Сен-Клер, 11 июня 1808

Дорогая Кларинда,

ты, конечно, знаешь о моем поспешном бегстве из отеческого дома и последовавшем за тем скандале и о гневе моих родителей. После того, как батюшка решительно заявил, что ни о каком браке с Раймоном не может быть и речи, я совсем потеряла голову от горя. Когда Раймон ночью проник в сад, я выбежала к нему в полном отчаянии и поведала о крушении наших надежд. Раймон также был сражен этим известием, а узнав, что назавтра меня отправят в монастырь и мы не сможем более встречаться, предложил немедленно бежать. Другой возможности представиться не могло, так как батюшка определенно сказал, что из монастыря я выйду только под венец, — и я согласилась!

Трепеща от страха, я тихо пробралась в свои комнаты, оделась в платье своей горничной и ее чепец, взяла ее корзинку, в которую положила самые необходимые вещи, какие смогла найти в этой горячке, и выбежала в сад. Раймон помог мне перебраться через забор, подсадил на своего коня, и мы укрылись на близлежащем хуторе, щедро заплатив мельнику за то, что он пустил нас переночевать, и за молчание. У него же Раймон купил для себя платье мастерового, чтобы обмануть возможных преследователей, и обменял породистого скакуна на крестьянскую лошадь с телегой. Весь следующий день мы ехали в простой телеге до Марселя, изображая семейную пару простых горожан. И таким образом нам удалось скрыться.

Я с трудом изыскала возможность передать тебе весточку и вот пишу, уверенная, что ты сохранишь мою тайну. Я нахожусь в Марселе, в доме нотариуса, господина Лепелетье и его жены. Это друг и компаньон Раймона, его поверенный во Франции. Он проникся нашим отчаянным положением, когда Раймон привез меня к нему и заявил, что не мыслит жизни иначе, как женившись на мне. Скоро из марсельского порта отправится в Америку большое торговое судно «Деи Глория», капитан которого, господин Фландри — земляк Раймона и его друг — согласился тайно переправить нас в Новый Орлеан. Говорят, что господин Фландри очень опытный капитан и что он уже много раз беспрепятственно ускользал от английских сторожевых фрегатов. На судне есть католический священник, и Раймон надеется уговорить его обвенчать нас в пути.

Любезная подруга, я то пугаюсь безмерно всего, что натворила, то возношусь в небеса в надежде на будущую жизнь с Раймоном, то терзаюсь разлукой с матушкой и домом, то страшусь, как меня примут в семье Раймона и как я буду жить в дикой Америке среди ужасных дикарей и хищных зверей. Раймон смеется над моими страхами, он говорит, что дом и сад в его имении под Новым Орлеаном ничуть не хуже богатых французских домов, что у него много слуг и рабов, и что его матушка — добрейшая женщина и непременно полюбит меня. Однако я ни минуты не жалею, что предпочла Раймона и его неведомые края размеренной жизни и замужеству с каким-нибудь постылым светским щеголем с длинным титулом.