Дарья Иволгина - Новгородская ведьма

«Иисус, — думал Вадим, — помилуй, Иисус!» Теперь он ни за что не забудет имени Бога.

Ролевое фехтование в очередной раз пришло ему на помощь. Ни один из здешних (точнее сказать — «теперешних») бойцов не ведал такого стиля боя. Конечно, была в этом и определенная опасность, ведь и Вадим плохо разбирался в приемах своих противников.

Но все же он был молод и быстр, и за плечами у него немало исторических сражений. И даже одна битва при Азенкуре, не говоря уж о бесчисленных захватах Камелота и штурмах Монсегюра.

— Камелот! — кричал Вадим, избрав красивые иностранные слова своим боевым кличем. — Монсегюр! Азенкур!

В полумраке перед ним металось чужое лицо, странно искаженное, как будто кто-то растягивал резиновую маску. Вадим понимал, что это иллюзия, созданная неверным, постоянно изменяющимся светом, но все же иной раз страх прокрадывался в его сердце.

И вдруг имя Бога опять вспыхнуло в сознании, яркое, как молния.

— Иисус! — крикнул Вадим.

Пособник ведьмы зашипел, показывая гнилые зубы. Вадим засмеялся и ударил его мечом — сперва по руке, держащей меч, затем поперек туловища. Широкая темно-багровая полоса выросла на теле врага. Она все ширилась, расползаясь книзу, а затем мужчина рухнул и больше не шевелился.

Пожега как будто летала вокруг столбов с пленниками. Ее распущенные волосы и раскинутые руки были, казалось, повсюду — она охраняла свою добычу бдительнее, чем орлица гнездо с птенцами. Из ее горла, довершение сходства, вырывался птичий клекот.

Флор продолжал биться со своим противником. Вадим перевел дух, озираясь по сторонам. Где стрельцы? Где святые отцы? Где мальчишка? Настоящий звереныш — не попал бы он в беду…

— Помоги! — донесся до Вадима голос Флора. Одним прыжком Вадим оказался возле товарища. Зажатый с двух сторон в тиски, их враг упал на колени и протянул вверх руки — он пытался сдаться.

Вершков дрогнул на миг, но Флор не колебался. Одним быстрым движением он ударил поверженного в основание шеи, а затем отскочил. Фонтан крови брызнул почти театрально и спустя несколько секунд ослабел и иссяк.

Пожега осталась одна.

…Девицу звали Офимия. Мать родила ее в сыром лесу и тотчас умерла, так что ни матери, ни отца Офимия не знала. По счастью, ее подобрали возле теплого еще тела роженицы странники — люди перехожие — и вырастили, как могли.

Офимия была странным ребенком. Сызмальства только одно и любила — рассматривать облака, как они меняют форму и цвет, проплывая над головой. Пристроить такую девушку в услужение или отдать ее замуж оказалось почти невозможным. Да и не задерживалась Офимия подолгу на одном месте. Приемных родителей покинула спустя десять лет после своего рождения. Они, правду сказать, были рады расстаться с этим ребенком. Офимия не любила ни людей, ни Божьи храмы. Иной раз так глянет, что душа поневоле уйдет в пятки. Даже та, что выкормила ее своей грудью, побаивалась Офимии, а молочная ее сестра — та и вовсе ненавидела.

Эти странники жили в дороге годами. На зиму останавливались при каком-нибудь из знакомых монастырей и там работали, а при наступлении тепла вновь собирались в путь-дорогу. Не было у них ни кола ни двора, только рабочие руки. Таскать с собой девчонку-обузу им не хотелось.

В свой первый самостоятельный год Офимия бродила в одиночку и зазимовала, как научили ее воспитатели, при монастыре. Однако в монастырских стенах она жить отказалась, попросилась в избушку, что лепилась с другой стороны стен. К службам не ходила и от послушаний отлынивала.

Ссылалась на болезни. Весной ее выпроводили, чему она и сама была рада.

С тех пор ни разу Офимия и близко не подходила к монастырям, а зимовала при тавернах и кабаках. В двенадцать лет она впервые отдалась мужчине и с тех пор извлекала из глупой мужской жажды немалую для себя выгоду. Она была красивой молодой девушкой, и многие охотно искали утешения в объятиях податливой шинкарки. Несколько лет она была постоянной любовницей шинкаря — даже поговаривали о том, что он оставит ей свое заведение, когда умрет.

Да только вот умер шинкарь слишком быстро и при довольно подозрительных обстоятельствах, так что пришлось Офимии бежать из тех краев и никогда больше там не показываться.

Ей было семнадцать лет, когда она повстречала в своих скитаниях разбойника Опару Кубаря. Кубарь глянулся ей. Показался печальным, задумчивым, сильным. Подчинить себе такого человека — все равно что завладеть кладом. И стала Офимия подыскивать тропки к душе разбойника, но ей постоянно мешали.

Сам Кубарь мало обращал внимания на девушку, хоть она и была тогда очень привлекательной. Все не мог забыть Анастасию. Вызнав это, начала Офимия долгую работу. Ей требовалось извести не человека, но самую память о нем, — а это занятие не из легких.

Долго, кропотливо собирала травы, тайком срезала у Кубаря прядь волос, добыла и мочу черного кота, и землю с порога дома Анастасии. Только колдовство не удалось. Какая-то другая сила, более могущественная, уничтожила все чары. Кубарь выпил воду, в которую Офимия вылила свой настой… и ничего не произошло. Душа разбойника оказалась сильнее.

Офимия поняла, что страстно желает завладеть ею. Ее красота оставляла Кубаря равнодушным. Она пыталась удивить его отвагой, ходила рядом с ним в набеги — но и это пропало втуне.

Кубарь спокойно относился к тому, что колдовка живет поблизости от его лесной избушки. Она была такой же отверженной, как он сам, она, как и он, принадлежала силам зла. Только Кубарь уже начал отходить от грехов и заблуждений молодости, страсти отставали от его сердца, жаждущего лишь успокоения; а Офимия находилась в самом начале черного пути и страсти грызли ее день и ночь.

Не о любви мечтала она — о власти над мужчиной, который не желал ей покоряться.

Целыми днями бродила Офимия по лесу, собирала травы и грибы, сушила их, бормотала заклинания, пробуя то одно, то другое.

У нее были враги. И хоть были эти враги малы, лет по пяти обоим, но и они обладали могуществом. Своих сыновей Опара Кубарь любил пуще жизни, и жертвенная отцовская любовь делала мальчишек неуязвимыми для заклятий Офимии.

Однажды, отчаявшись, она изготовила сильный яд, желая отравить Кубаря. Может быть, после смерти покорится ей старый разбойник — особенно если умрет он без покаяния? Но и тут ждала ее неудача: один из мальчишек, Лавр, случайно махнул рукой и выбил чарку из отцовских рук. Драгоценное зелье разлилось по полу, чарка разбилась. Беда!

Офимия потом тайком полезла под стол — там околела кошка. Труп зверька выбросила в лес, чтобы Опара Кубарь не проведал о гибели животного и не начал спрашивать: с какой это странной радости сдохла вполне здоровая и веселая кошка-мышеловка?