Дарья Иволгина - Новгородская ведьма

Харузин продолжал:

— А теперь ответь мне, Авдей: был ли у твоего барина какой-нибудь шрам?

— У него, голубя, все тело было шрамами исполосовано… — всхлипнул Авдей.

— Называй — где, — потребовал Харузин.

— На левом боку — два… На спине — один. Через грудь — выше соска. Левое плечо — шрама три или четыре…

— Еще, — сказал Харузин.

Авдей подумал немного.

— Нет, не помню…

— Это важно, Авдей, вспоминай, — настаивал Харузин.

— В детстве ногу обварил, но там ничего уже не видно было, только пятнышко на ступне… А еще было — схватил за лезвие саблю у супротивника и вырвал ее…

— Какой рукой? — спросил Харузин.

— Левой, — ответил Авдей. — Станет он правую уродовать… Он потом левую в кулак зажал, а правой поднял саблю и…

— На левой ладони — глубокий старый шрам, я правильно тебя понял? — сказал Эльвэнильдо.

Авдей кивнул.

— Для чего тебе это знать? Его тело теперь до воскресения лежать будет, а когда восстанет — никаких шрамов на нем уже не окажется…

— Понимаешь ли, Авдей, когда твой барин со мной разговаривал, я вдруг усомнился. Мало ли что человеку во сне примстится. Я его и спросил, не пустое ли он видение, а он положил мне руку на лоб. И через всю ладонь у него был длинный, грубый шрам, я его сразу почувствовал.

— Это он, голубчик мой, это он! — разволновался Авдей. — Его рука! Левая!

— Ну, спи, — сказал Харузин. — Спасибо, что выслушал и подсказал.

— Какой тут сон! — вздыхал Авдей.

Харузин, не слушая, вышел. И снова погрузился в таинственный и яркий лунный свет.

Потусторонний мир оказался совсем близко. Можно поднять руку — и коснуться одного из духов злобы поднебесной. А можно подумать о хорошем человеке — и ощутить на своей ладони прикосновение его твердой руки, пересеченной шрамом.

Это завораживало и немного пугало. Эльвэнильдо подумал: «Почему для того, чтобы открыть для себя этот мир, потребовалось переноситься в далекие времена, в Новгород? Неужели нельзя было узнать обо всем этом дома, в Питере, лежа на диване?»

Больше всего он скучал без книг. Ему хотелось бы сейчас взять какой-нибудь толстый, несколько сумбурный роман-фэнтези и утонуть в невероятных описаниях чужих миров, плоских, картонных, но ярко раскрашенных и любопытных. Как лубочная картинка.

«Придется довольствоваться житиями святых и Писанием, — уговаривал себя Харузин. — Или, если уж совсем невтерпеж станет, можно попросить у Флора бумаги, чернил и записать по памяти три-четыре книжки… А это мысль…»

Он увлекся, представляя себе, как напишет заново «Трех мушкетеров», «Властелина колец», «Сагу о копье»… Кое-что, естественно, наврет, кое-что вообще переделает по собственному вкусу. Вспоминать книги — все равно что заново их читать. Так он даже глубже, погрузится в фэнтези-миры. Лишь бы только добыть бумаги! И чтобы никакой войны.

Внезапно Эльвэнильдо вспомнил о том, что Новгород претерпел страшное разорение при царе Иоанне. Он не помнил точных дат. Возможно, это произойдет еще нескоро, но хорошо бы успеть эмигрировать отсюда со всеми пожитками прежде, чем несчастье произойдет. Стоит поговорить об этом с Флором. Не сейчас, конечно. Года через два… три… В общем, когда беда надвинется.

Ночь стояла над городом, величественная и неподвижная. Казалось, она не намерена покидать престол небес и воцарилась навечно. Но вдруг Эльвэнильдо заметил на краю небосклона зеленоватое свечение. Там начиналась утренняя заря. День наступал холодный и ясный.

Харузин побежал в дом, поближе к натопленной печи. Охота Авдею спать на конюшне! И как он только не замерзает.

Нужно будет поговорить с Флором и об этом.

Харузин чувствовал себя взволнованным. Еще бы! Не каждый день с тобой беседуют умершие. Правда, распоряжения, которые отдал покойный боярин, были самые простые и обыденные, но все-таки… Да и что мог такого завещать Андрей Палицкий? Соорудить над его телом мавзолей с трибуной и ежегодно устраивать смотр стрелецких войск? Жил он просто и после смерти таким же простым остался.

Харузин забрался в постель и впервые за долгое время заснул крепко и без сновидений.

На Рождество в Новгород неожиданно прибыл англичанин Стэнли Кроуфилд. Пренебрегая морозами, явился на санях, красномордый и веселый. За санями тащился на полозьях возок.

Кроуфилд в заиндевевшей шубе ввалился к близнецам и уже на пороге принялся топать и кричать:

— Флор! Гляди, какого гостя занесла судьбина!

— Судьбина, Стэнли, может быть горькой, а твой приезд — радость! — говорил Флор, самолично помогая англичанину избавиться от тяжелой и огромной, как кафедральный собор, шубы. — Что это ты явился?

— По делу! — хохотал Кроуфилд.

— Где же твоя хваленая кравеель, построенная по точным чертежам?

— О, моя кравеель — нежная дама и зимует в доках. А и вот приехал. Удивить тебя хочу!

— Уже удивил, — улыбался Флор. — Идем же, отогреешься. Я тебе велю вина согреть.

Англичанин весело оглядывался в доме Флора. Лаврентий к тому времени уже отбыл в монастырь, но Вадим, Эльвэнильдо, Гвэрлум, Неделька с «дитятичем» — все были здесь. Они обступили англичанина и принялись наперебой тормошить его и расспрашивать.

— О, — охотно отвечал Кроуфилд, — я слышал, на святках в России чрезвычайно бывает любопытно. Я решил внести свой вклад в это любопытство. Бьюсь об заклад, ты такого еще не видел, Флор Олсуфьич.

— Ставлю бочонок лучшего вина! — сказал Флор. Он заранее знал, что проиграет, но хотел сделать англичанину приятное.

— В таком случае, я предлагаю отправиться со мной к моему возку и посмотреть, что находится там в бочке, — предложил Кроуфилд.

Вся компания, не одеваясь в зимнее, выбежала из дома и устремилась на двор. Мороз пробирал до костей, но от его лютости становилось еще радостней. Даже Авдей улыбался, выскакивая вместе с шальным англичанином и остальными.

Жестом фокусника Стэнли Кроуфилд откинул волчью полость, которой закрывал нечто, стоящее на возке. Там оказалась огромная бочка, стянутая красивыми обручами с узорами.

— Селедка? — предположил Эльвэнильдо.

Кроуфилд загадочно выпустил изо рта облачко пара, как будто курил трубку.

— Пиво? — спросила Гвэрлум.

— Неужели жемчуг? — захохотал Флор. — Сколько же ты его наловил? Может, у тебя был этот… как там Вадим рассказывал — Ихтиандр?

— Нет, нет, нет! — отвечал Кроуфилд. — У меня там сирена!

Флор засмеялся еще громче, Вадим разинул рот от изумления, а прочие ничего не поняли.

— Какая сирена? — вымолвила наконец Гвэрлум.

— О, самая обыкновенная! — отозвался Кроуфилд, сохраняя полную невозмутимость. — Насколько это возможно для сирены… В наличии рыбий хвост, соблазнительный… Как это называется? Торс? Бюст? То, что сверху… — Он показал руками на себе, сделав округлое движение. — Голос… Поет, стерва, — теперь Кроуфилд явно подражал в выговоре Тимофею Бражникову, что отметил Флор.