Дарья Иволгина - Новгородская ведьма

Самый «ролевой» город Украины, Харьков, прислал «олдовых» ролевиков, «ветеранов» движения. К этим Гвэрлум относилась благоговейно. Люди, которые уже стали легендой. «Зиланткон» распахивал перед ними объятия, точно перину, чтобы они могли понежиться, получить давно заслуженные лавры, показаться молодым.

И вдруг Гвэрлум показалось, что в «пионер-сарае» прошел мелкий, холодный дождичек. В общую мажорную мелодию вплелась какая-то унылая тема… То приехала целая команда из Питера.

Боже, что это было за шествие уродов! Не в физическом плане, нет. Физически это были вполне стройные, красивые молодые люди. Но их мрачные узкие лица, горящие черным пламенем глаза, искривленные тонкие губы… Но темные одежды, безнадежно висящие на плечах плащи, унылые складки туник, тускло блестящие серебряные пояса… Но их шаркающая походка и манера озираться в поисках несуществующего врага, втягивая голову в плечи и чуть кособочась — как бы в постоянной готовности метнуться в сторону и занять оборонительную позицию…

Спустя несколько лет ситуация в питерском ролевом движении несколько поменялась, но это «шествие уродов» до сих пор оставалось в памяти Гвэрлум. Тогда она не соотнесла себя с ними. Она — «другой» темный эльф. Хотя каждый из тех, кто прошествовал тогда перед ее глазами по «пионер-сараю», думал о себе то же самое.

Все это было хорошо в Питере и Казани, но никуда не годилось для Новгорода времен Иоанна Грозного. Особенно если тебя любит такой хороший, чистый человек, как Флор.

Как она, Наташа, объяснит ему, что потеряла девственность давным-давно? О чем она ему расскажет? О правилах игры в кокетство, когда нужно непременно дать парню, иначе он обидится?

Флор попросту не поймет. Сочтет себя — не обиженным даже, обманутым. Поймет, что принимал ее за кого-то другого. За чистую девушку. А она… м-да. В Новгороде времен Иоанна Грозного для «этого» наверняка имелось какое-нибудь обидное наименование. Бабушка называла девчонок, потерявших невинность до свадьбы, «накрытка» (та, которую «покрыли», точно корову). Здесь, небось, еще точнее и неприятнее. Можно, конечно, сымитировать невинность. Как-то это делают. Добывают крови, хоть бы из руки… Но это — опять идти к какой-нибудь «бабке» и кланяться ей в ноги, просить совета в бесчестном деле.

Хватит. Наталья по горло сыта «бабками».

Назар Колупаев и его подручные, сами того не зная, помогли ей как нельзя лучше. Теперь Наталья могла со слезами пасть Флору в ноги и рассказать, как ее изнасиловали палачи. Флор поверит. В крайнем случае, поймает в темном переулке одного из заплечных дел мастеров и спросит того по-своему, по-медвежьи: было или не было. В ручищах Флора, с ножом у горла, они вряд ли солгут.

Гвэрлум улыбалась. Ей почти не придется врать. Разве что не договорить о себе всей правды. Но эта «правда» уже и не правда вовсе, потому что Гвэрлум изменилась. Ей хотелось замуж. Чтобы горенка, дети, книги. Пусть даже эти рукописные монстры, которых невозможно читать. Харузин, вон, как-то одолел премудрость.

Сергей Харузин поправлялся после плена у упырей хуже, чем Лавр. Неожиданно он оказался восприимчивым к той «дури», которой их опоили, когда намеревались заживо сжечь во имя темных богов. Первые несколько дней Эльвэнильдо мучили странные, тяжелые галлюцинации. Ему все чудилось, что он находится под водой, а воздух — всего в нескольких сантиметрах от лица, нужно только сделать последнее усилие и приподняться… и тогда можно будет глотнуть… Но сколько бы он ни пытался это сделать, у него ничего не получалось. Он так и оставался погруженным в воду.

Наконец тяжесть отпустила его. Он сам не понял, как это произошло. Вероятно, это случилось во сне. Харузин спал спокойно и не задыхался. А рядом с ним стоял боярин Андрей Палицкий.

— Авдея-то не оставьте, — сказал он строго. — Да и меня не забывайте.

— Мы тебя не забудем, — заверил его во сне Харузин. — Ты человек хороший.

— Часть моего наследства употребите на благо украшение храмов, — попросил Палицкий.

— Скажу, — обещал Харузин. И, превозмогая стеснение, попросил: — Расскажи, как там… ну, на том свете. Ты где? В раю?

Палицкий строго поглядел на него.

— Ты лишнее спрашиваешь.

— Слушай, — обнаглел вдруг Эльвэнильдо, — а вдруг ты мне просто чудишься? Обкормили меня дрянными мухоморами — или уж не знаю, из чего они там свое зелье варят, — а теперь мне в бреду разные призраки являются…

— Не веришь? — сказал Палицкий и вдруг дотронулся до лба Эльвэнильдо. Тот въяве ощутил прикосновение теплой руки, крепкой, с твердым длинным шрамом через всю ладонь.

И тотчас все исчезло.

Эльвэнильдо проснулся. Кругом было темно, где-то далеко, в сенях, горела лучина, в подставленное внизу корыто с водой то и дело срывались длинные искорки. Кругом спали.

Харузин встал и пошел бродить по дому на подгибающихся ногах. Гвэрлум тихо постанывала — снилось ей что-то нехорошее. Побратим погладил ее по лицу. Гвэрлум обиженно хныкнула и отвернулась к стене.

Вышел на двор, поглядел в небо. В холодной черноте горели яркие звезды. Луна заливала все вокруг белым светом.

Предметы казались плоскими и серыми, как на фотографии. В сарае всхрапывали лошади. Эльвэнильдо пошел туда.

Авдей обнаружился там, возле лошадей. Спал на сене, завернувшись в одеяло и бросив поверх него тулуп. Борода Авдея, встрепанная и забитая соломой, задиристо глядела в темные балки. Эльвэнильдо присел рядом на корточки, несколько секунд разглядывал спящего, а потом сильно, безжалостно встряхнул его. Авдей хрипло вскрикнул и подскочил. Заметив в темноте человеческую фигуру, схватился за нож.

— Ты что? — спросил Сергей. — Это же я… Ты так и спишь с ножом?

— Мало ли что… — проворчал Авдей. — Кто «я»-то? Много вас…

Он сел, щурясь и пряча нож куда-то в одежду.

— Сергей… Сванильдо, — представился лесной эльф.

— А, — равнодушно бормотнул Авдей. И вдруг вскинулся: — Что-то случилось?

— И да, и нет, — уклончиво ответил Сергей. — Вопрос в том, как к этому относиться.

— Меня-то зачем разбудил, коли ничего не случилось? — проворчал Авдей.

— Слушай, Авдей, мне твой барин сейчас являлся…

Авдей замер, стараясь даже не дышать. Эльвэнильдо вдруг понял: Авдей ужасно боится, что расскажут ему не все, что он чего-нибудь не разберет в рассказе, а переспрашивать постесняется — и не узнает самого главного…

Харузин поспешил его успокоить:

— Я тебе все слово в слово передам, как было, а ты мне потом на один вопрос ответишь. Это очень важно.

Авдей торжественно кивнул. Важнее некуда.

— Палицкий просил часть денег передать на благоукрашение церквей. О тебе просил — чтобы мы тебя не оставили…

Авдей молча заплакал.