Ю_ШУТОВА - Дао Евсея Козлова

– Мальчик был в шоке, вы сами сказали, он мог ошибиться.

– Что-то у вас, Евсей Дорофеевич, все ошибаются, путают, забывают. К сожалению, он не ошибся. Я вытащил дробины из рук Глауэра и сделал ему перевязку. Как он успел во время выстрела закрыть лицо, я не представляю. Но успел, а то бы вовсе без лица остался. Его заперли в сарае на ночь, у дверей поставили часового. Той же ночью Глауэр ушел. Не знаю, как он уговорил часового открыть ему дверь, часовой убит, зарезан моим собственным скальпелем, видимо, немец стащил его во время перевязки, а может, еще раньше. Но это еще не все. Глауэр пробрался в палатку, где жили солдаты, работавшие при лазарете, и там же ночевал Михал. Он убил мальчика. Перерезал ему горло, очень профессионально, если так можно выразиться. Под самым подбородком, и аорту, и трахею одним движением. Бедняга даже крикнуть не успел, истек кровью, а рядом спали солдаты. Никто не проснулся.

– Но руки? У него же были перебинтованы руки, он не мог.

– А бинты он просто снял, размотал, они валялись в сарае, где его запирали. Вот такая история. Я не хочу посвящать в это Климента. А вам я бы настоятельно советовал пойти в полицию. Такой человек, как Рудольф Глауэр, не мог случайно оказаться в Петрограде во время войны с Германией.

– Вы подозреваете, что он шпион?

– А вы нет?

Верить или нет? Рудольф Глауэр или Родион Иванович Зеботтендорф? Кто он? Опять же, история с чертежами… Я тогда мог предположить лишь бестактность поведения с его стороны, любопытство. Но если он и вправду шпион, приходил ко мне лишь за тем, чтобы покопаться в бумагах Вениамина, беспечно оставленных им на столе. И не один раз, возможно. «Вынюхивает, ищет», – как Санька про него говорила. И Лиферов… Капитан вроде бы еще служит где-то, Зеботтендорфа он представил мне как друга, значит, и возле старика тот крутился не просто так.

Нет, бред какой-то. Бред и шпиономания. Зеботтендорф – шпион? Человек, там много знающий по вопросам философским, человек, по-настоящему увлеченный Востоком, ученый, да просто тонкий, талантливый, разбирающийся в истории, в поэзии, в живописи, такой человек никак не может быть шпионом. Пожалуй, завтра я постараюсь еще раз встретиться с господином Христевым, расспрошу его более подробно. Надеюсь, тогда станет понятно, что Рудольф Глауэр и Родион Иванович Зеботтендорф – это два разных человека.

Мне не удалось вновь поговорить с доктором Христевым. И уже не удастся никогда, никогда и никому больше не поговорить с ним. Он убит.

Звонок от Елены в половине десятого поутру. Просит срочно прийти к ним, не хочет ничего толком объяснить, только говорит, что Клименту не хорошо. Голос напуганный. Я сразу побежал к ним. В передней Елена, встретив меня, приглушенным голосом говорит, что приходили из полиции рано утром, сказали, что нашли тело Христо.

– А Климент?

– Он у себя. Он плачет. Я не знаю, что делать, я никогда не видела, чтобы он плакал. Пожалуйста, сделай что-нибудь, помоги.

Климента я застал в его кабинете. Он сидел за столом, опустив лицо в ладони, плечи его тряслись, он плакал. Я позвал его по имени. Он поднял на меня глаза, лицо его было красным, зареванным.

– Что случилось, Климент?

– Кто-то убил Христо. Зачем, почему, я не понимаю. Он три войны прошел. Три! И вот здесь, в мирном городе, посреди улицы…

– Как это произошло, – я хотел, чтобы он стал мне рассказывать, чтобы боль его со словами вырвалась наружу, перестала давить сердце, чтобы от этого ему стало легче.

– Вчера после ресторана ты пошел к себе, а Христо решил меня проводить, он считал, что я слишком пьян, чтобы дойти до дома. Он довел меня до парадной, мы простились, и он отправился к себе, он снял комнаты в доходном доме на Алексеевской за Храповицким мостом. А потом… – Климент судорожно сглотнул, рыдания пережимали ему горло, он не мог продолжать.

Я обнял брата за плечи и, приподняв, вывел из-за стола, уложил его на кушетку, стоящую здесь же в кабинете, укрыл пледом. Что было делать дальше? Я попросил Елену вызвать к нему доктора. Тот пришел достаточно быстро, сделал Клименту успокоительный укол, и брат заснул. Потом Елена рассказала мне сама то, что знала про это убийство. Утром к ним пришел какой-то чин из сыскной части. По его словам, на доктора напали, когда он свернул на Адмиралтейский канал. Ничего не взяли, ни портмоне, ни документов, ни часов, на ограбление не похоже.

– Как его убили? – спросил я. Елена, и без того побелевшая от переживаний, при этом вопросе побледнела почти до прозрачности:

– Ему перерезали горло.

Меня как током ударило. Прямо перед глазами встала картинка: вот доктор сворачивает с Благовещенской площади в темноту Адмиралтейского канала, идет вдоль кованой решетки. Внизу – черная, почти невидимая вода, за ней мрачные громады корпусов Новой Голландии. Он останавливается закурить. Достает из кармана помятую пачку «Норда», спички… Чиркает о коробок, маленький огонек загорается перед его лицом. На мгновенье он ослеплен этим светом, вокруг только плотная чернота. И в этот момент позади него вырастает высокая фигура. Упершись коленом в спину Христеву, убийца левой рукой резко дергает назад голову доктора (шляпа слетает у того с головы и падает в невидимую воду канала), а правой перерезает ему горло под самым подбородком. Кровь, вырвавшись из раны, заливает щегольское светлое пальто, брызги ее попадают на руку, сжимающую нож, на зеленом глянце перчатки расплываются черные трупные пятна.

Громкая переливчатая трель, это свистит дворник, он закрывал подворотню в двадцати метрах дальше по набережной. Убийца отступает назад и растворяется в темноте. Когда на свист дворника сбегаются городовой с площади и военная охрана с острова, им достается только залитое кровью мертвое тело, привалившееся к ограде канала.

Иду в полицию.

На Офицерской в сыскной части ходил из кабинета в кабинет, никто не мог сказать, кто занимается убийством на Адмиралтейском канале. Наконец оказался в узкой полутемной комнате, окно закрыто шторой почти полностью, два стола, за одним – чин в погонах, за другим, видимо, писарь, низко склонив голову под электрическою лампой, пишет что-то, перо быстро летает по бумажному листу. Я спросил, оказалось, мне сюда. Имя-отчество представившегося мне полицейского я не запомнил, потому как разговор у нас получился какой-то сумбурный, скачущий с места на место. Впечатление было такое, что этот чин все старался меня запутать, чтобы я, сбившись, случайно высказал ему некие скрытые мною мысли, а еще лучше сразу бы признался в убийстве господина Христева. А фамилия его была вроде бы Никеев. Или Никифоров? Ладно, пусть будет Никеев.

Я сразу сказал, что подозреваю, нет, что абсолютно уверен в том, что убийца – Зеботтендорф, и попытался выстроить все события прошедшего дня по порядку. Но Никеев сразу перебил меня: