Ю_ШУТОВА - Дао Евсея Козлова

Она смеялась надо мной, а я был счастлив, держал в руках ее теплую ладонь и не хотел отпускать. Иногда ее нездешнее лицо снилось мне по ночам. Оно возникало из серебристого светящегося тумана, наплывая все ближе. Но сколько я ни пытался поймать этот разбегающийся янтарный взгляд, сколько ни звал, крича беззвучно, как это бывает в снах, добиваясь, чтобы эта змеящаяся улыбка досталась мне, все было бесполезно. Эти глаза не видели меня, эта девушка улыбалась кому-то другому, а скорее всего, самой себе.

– С племянниками, я был тогда с племянниками, детей у меня нет.

Сказать это показалось мне очень важным. А еще мне казалось, что вот этот момент, когда я держал ее за руку, растянулся неимоверно или застыл, как муха в янтаре, а сам я вознесся высоко вверх и смотрю оттуда на три наши неподвижные фигурки посреди замершего города.

– Тогда, может быть, вы, Евсей Дорофеевич, поедете со мной? Сегодня баронесса Икскуль фон Гильденбанд устраивает литературно-музыкальное суаре. Я буду петь. Хотите сопровождать меня?

– Вы знакомы с баронессой?

Она пожала плечами:

– Вовсе нет. Лично нет, но все ее знают. Все наши. Она иногда приглашает нас на свои благотворительные вечера, собирает деньги для лазаретов.

Тут Карбасов вмешался, взяв ее под локоток:

– Птушка, перестань. Господину Козлову вовсе не интересны твои доморощенные знаменитости. И вообще, у нас есть дела. Да, кстати, раз уж ты здесь, могла бы нам помочь. Отвези нас, будь любезна, на угол 7-ой роты и Измайловского.

– Нет, отчего же, – перебил я его, – я, собственно, готов сопровождать, и мне очень даже интересны музыкальные вечера. И вообще, музыку очень люблю… и поэзию тоже.

Если бы она позвала меня на Северный полюс, на Луну, на войну, я пошел бы сразу и без раздумий. Лишь бы она снова не исчезла, не растворилась бесследно в тумане, в толпе, во времени и в пространстве.

– Прекрасно! – это она мне. – А где вы живете? Я за вами заеду в девять вечера.

Я махнул рукой в сторону своей подворотни. Сунув свои огромные краги брату в руки, молниеносным движением девушка собрала, свернула тугим узлом персиковые свои волосы, водрузила на голову кожаный шлем, надела стрекозиные очки:

– Прошу в салон, господа, шоффер доставит вас быстро, с ветерком!

Вот уж верно, ехали мы с ветерком, верх авто был поднят, продувало нас насквозь. Карбасов ворчал: «Как можно зимой в открытом авто, хоть бы, как в возке, меховую полость завела, что ли». Когда мы выгрузились у дома с башней на углу 7-ой роты, он попросил сестру дождаться нас, но она только фыркнула: «Я вам не ванька», – и, рявкнув пару раз клаксоном, умчалась прочь в облаке дыма.

Мы поднялись лифтом на четвертый этаж. Господин следователь ловко срезал ножом печать с двери Зеботтендорфа и, вытащив из кармана ключ, отпер ее. Значит он с самого начала собирался привести меня сюда. Иначе зачем бы взял ключ с собой. А я решил, что это было сиюминутное решение.

– Ну что ж, Евсей Дорофеевич, посмотрите вокруг внимательно, изменилось ли тут что-нибудь? – Карбасов включил свет в передней.

– Да я, собственно, по всей квартире не ходил, мы либо в гостиной были, либо в кабинете.

– Ну тогда пройдем в гостиную.

В гостиной все вроде бы оставалось без изменений, задернутые шторы на двух высоких окнах, голландские картины на стенах, кресла и небольшой диван, овальный стол. На столе лежала книга, я взял ее в руки, прочел на красной обложке по-немецки «Gustav Meyrink «Der Golem» [3] Книга Густава Майринка «Голем», очень интересная, кстати. Для тех, кто не гонится за чистым реализмом. Такая пражская фантасмагория. . Открыл и прочел на титуле «Kurt-Wolff-Verlag Leipzig 1915». Ничего себе, книга издана только в этом году в Германии. Как он ее получил? Положил тихонько книгу обратно на стол. Не хотелось шуметь, как будто нахожусь здесь без всякого на то права или будто кто следит за нами, неотрывно глядя в затылок. Неприятное ощущение.

Перешли в кабинет, я щелкнул выключателем у двери, но люстра не зажглась, в кабинете было совсем темно, шторы здесь тоже были плотно задернуты. Карбасов прошел в эркер, раздвинул шторы.

– Не боитесь, что этим подаете кому-то знак? – спросил я.

– Любите детективные романы?

Я даже слегка обиделся на его пренебрежительный тон:

– Я, конечно, не гений сыска, где уж, но если подозревать, что жилец этой квартиры шпион, то, наверное, надо проявить некоторую осмотрительность. Я бы, наверное, не стал ничего менять. Тем более что и света в комнате не прибавилось, на улице уже стемнело.

– Ну что вы, господин Козлов, какой шпион. Тривиальный уголовник, убийца. Видно свел старые счеты с несчастным доктором. Был бы шпион, и вас бы, и вашего брата тоже бы убрал. Вдруг вам Христев все рассказал про прошлую жизнь господина Зеботтендорфа. И ведь рассказал же, правда? Вот. А он вас не тронул.

Нынче было полнолуние, и холодный свет худо-бедно освещал пространство эркера, ложился косыми ромбами на пол и на конторку, но дальше в комнату почти не проникал. На конторке было пусто, один шкаф возле дивана открыт, рядом баул, распахнувший широкую пасть.

– Это тот самый Онипко, лакей, существование коего вы отрицаете, вещи упаковывал. Видите, в бауле футляр? Там курительные трубки. Курил Зеботтендорф трубку?

– Он вообще не курил, по крайней мере при мне.

Я присел на диван, в густом сумраке, скрадывающем детали, передо мной был ангел, простирающий руку над сжавшейся женской фигуркой. Я вспомнил: «Утешься, моя Агарь». Что-то в картине показалось мне неправильным. Может быть из-за темноты? Нет, что-то другое.

– Господин Карбасов, найдите свечу.

– Свечу? Зачем?

– Картина, что-то она мне не нравится.

– Вы не любите живопись?

– При чем тут я. С ней не то что-то.

Следователь пошарил в конторке:

– Есть, минутку…

Он зажег небольшую свечку, скорее, даже огарок, и мы подошли к картине. Тогда я увидел. Это была другая картина. Да, того же размера, да, тот же ангел. Тот, да не тот. Картина была написана вовсе не учеником Рембрандта, скорее каким-нибудь учеником маляра, старательно, но бесталанно.

– Это копия. Это не та картина, что была у Зеботтендорфа. Он заменил ее подделкой и весьма грубой.

– Вы уверены?

– Абсолютно. Получается, пока мы сидели с Климентом и Христо Христевым в «Вене», Зеботтендорф пришел к себе и куда-то спровадил картину. Только эту, те, что висят в гостиной, остались на месте. Хотя они весьма дороги. Потом вернулся к «Вене» и дождался, пока мы разойдемся, проводил моего брата и несчастного доктора и, когда господин Христев остался один, убил его. Домой не возвращался, сгинул, пропал, растворился. А сюда прислал этого вашего Онипко, или как там его.

– Вам бы самому следователем быть, Евсей Дорофеевич, вон как у вас складно выходит. Прямо по косточкам разобрали, по полочкам разложили.