Адам Уильямс - Дворец райских наслаждений

Не знаю, почему я тебе в таких подробностях рассказываю об Элен. Видимо, потому, что мне больше не с кем поделиться мыслями, которые меня беспокоят. Остальные должны видеть во мне сильного всезнающего врача, преисполненного уверенности главу дома. Знаешь, Джеймс, я никогда не считал себя лидером, и вот теперь судьба уготовила мне сыграть именно эту роль. Джеймс, я очень волнуюсь. Я не о боксерах, я полагаю, что опасность с их стороны сходит на нет. Я беспокоюсь об Элен и Томе. Я не знаю, что с ними делать.

Видишь ли, в чем дело, Элен не желает его видеть. Спокойствие с которым она восприняла известие о смерти Генри Меннерса, я бы назвал пугающим, даже неестественным. Мне показалось, что новость едва ли вызвала у девушки интерес. При этом, как только я завожу разговор о том, чтобы Том ее навестил, у Элен начинается истерика. Она мотает головой. Закрывает глаза и стискивает зубы. Опять же не могу сказать, что Том выказывает большое желание ее видеть. Он вежливо, но вместе с тем с некоторым равнодушием спрашивает о состоянии девушки и, на мой взгляд, испытывает облегчение, когда я перевожу разговор на другую тему или же ухожу, оставляя его в одиночестве начищать серебро. Бедняжки. Как жестоко обошлась с ними жизнь. Я достаточно долго проработал врачом, чтобы не раз лично убедиться в очевидном факте: полное излечение пациента возможно, только если к нему вернется душевное равновесие. А что я могу поделать, если Элен и Том не желают друг друга видеть?

Именно здесь и пролегает предел возможностей врача. Как же мне им помочь? Пока не знаю. Однако полагаю, мне надо что-то предпринять и, пусть даже наперекор их собственной воле, восстановить между ними мир и согласие. Элен не может оставаться в постели вечно, и рано или поздно ей придется занять место в доме, по крайней мере на время чрезвычайного положения. Страшно представить, как падут духом остальные, если вдобавок ко всему Элен и Том не станут друг с другом разговаривать.

Дорогой Джеймс, я надеялся, что письмо получится обнадеживающим, а вместо этого стал рассказывать о своих тревогах и сомнениях. Более того, я уверен, что они безосновательны, ведь самое страшное уже позади, и мандарин вот-вот вызволит нас. Разумеется, я был огорчен, когда узнал, что майор Линь, доставивший сегодня продукты, не привез от мандарина весточки. Ну да, майор Линь был, как обычно, холоден и крайне немногословен. Он передал нам припасы и тут же уехал. Но я не унываю. Отнюдь. Беды учат нас терпению.

О да, она пыталась. Какие только усилия она не прикладывала.

Она слабо помнила о том, что происходило за дни недели, месяцы, эпохи, в течение которых пребывала в заключении в маленькой комнатушке. Она напоминала себе дикого связанного зверя, мечущегося, рычащего, скалящегося, силящегося разорвать путы. Казалось, ее душа оставила тело, и теперь она наблюдала за ним откуда-то из-под потолка. Она видела, как сверкают ее собственные зубы, вращаются глаза, выгибается спина и со всей силы дергаются связанные веревками ноги. Она видела доктора в мешковатом черном сюртуке, который сидел возле кровати на стуле. На коленях у него лежала маленькая кожаная сумочка. Глаза доктора были закрыты, он руками затыкал уши, а по щекам катились слезы. Она видела, как ее собственный рот кривится, выплевывая страшные, гадкие слова, а глаза горят ненавистью. Вместе с этим в глубине души она ощутила неожиданный прилив сочувствия и благодарности несчастному, который желал ей помочь. И Элен решила, что тоже поможет доктору и вместе с ним поборет терзавший ее недуг.

Наконец наступил день, когда, проснувшись, она поняла, что снова стала сама собой. Когда пришел доктор, она вяло отмахнулась от подноса, уставленного бутылочками и шприцами, и тут же снова заснула. На этот раз без сновидений.

Неделя прошла чудесно. Снаружи комнатушки раздавался какой-то шум, слышались крики и барабанный бой, однако казалось, что эти звуки доносятся издалека и не имеют к ней никакого отношения. Она сконцентрировала все внимание на собственных ощущениях, прислушивалась к своему дыханию, чувствовала кровь, текущую в жилах, биение сердца, теплоту, разливавшуюся внизу живота, свидетельствовавшую о том, что внутри нее растет новая жизнь. Еда и сон, еда и сон, и чувство возвращавшейся к ней силы. Никаких мыслей, лишь вернувшееся ощущение собственного тела и знание о той, другой жизни внутри нее самой, которую она пока не могла почувствовать. И сон. Сон без сновидений.

Потом пришла Нелли и рассказала ей о гибели отца и Генри. Эти вести положили начало ее новой жизни. Сперва до нее не дошел весь смысл сказанного, но потом Нелли помогла ей добраться до окна, отворила ставни, и невдалеке от газона, в огороженном садике девушка увидела деревянный крест, воздвигнутый на могиле ее отца. Она тихо заплакала. Возможно, Нелли подумала, что видит слезы скорби об отце. На самом деле Элен плакала о себе. Больше она была не в состоянии прятаться от осознания всей тяжести содеянного и того, кем она стала; и не могла укрыться от ненависти к самой себе за ту боль, которую причинила близким. Отец и Генри погибли. Откуда-то из глубин естества, словно вода, с журчанием льющаяся из отравленного источника, пришло осознание чувства собственной вины. Весь груз ответственности лежал на ней.

После она лежала в постели, разглядывая трещины на потолке, напоминавшие ей о собственной поломанной жизни.

Куда подевалась взволнованная, восторженная, преисполненная радости жизни и уверенности в себе девушка из монастырской школы, вступившая во взрослый мир? Умница, лучшая выпускница в классе. «Элен Франсес, вы современная молодая девушка. Вы готовы жить в новой эпохе. Однако не позволяйте любопытству, о котором нам всем известно, брать над вами верх». Актовый зал замирает в восхищении, она встает и идет к кафедре за дипломом, а за спиной слышит хихиканье.

Ее подвело любопытство, вернее, не любопытство, а страстное желание все перепробовать. А уж она, в свою очередь, подвела и предала всех и каждого, кто любил ее или же был к ней добр. Отец. Простодушный отец, который хотел, чтобы она была счастлива. Когда она приехала в Шишань, отец глядел на нее с восторгом, со слезами на глазах и называл ее маленькой принцессой. Знал ли он о том, что она совершила? Быть может, он искал смерти, вот и забрел в тот переулок, где его потом нашли. Все потому, что она разбила его сердце. Доктор и Нелли. Они были так гостеприимны, так радушны. И как ужасно, как мерзко она обошлась с ними. Сможет ли она когда-нибудь исправить содеянное? А Том? Как жестоко она обошлась с Томом.

Том. Добрый, милый Том.

Глупый, невоспитанный Том.

Она его никогда не любила. Он был игрушкой, приятной забавой. Перед ней лежал весь мир, в ней начала пробуждаться страсть, и она обратила ее на Тома. Он просто оказался под рукой. Он мог ответить на ее страсть. Она играла в любовь, радуясь новым ощущениям и впечатлениям, которые дарила ей Азия. Том, уступчивый, покладистый Том, был всего лишь одной из приправ к невиданным яствам Востока, которыми она наслаждалась. Да, она притворялась, что верит в свои чувства. Она одурачила не только других, но и саму себя. Бесспорно, Том, в известном смысле, был милым, однако чувства Элен к молодому человеку были сродни привязанности к щенку колли, которого она однажды притащила к тетушке домой. Когда щенок погиб под колесами телеги, она проплакала всего какую-то неделю. Стоило ей увидеть Генри, скакавшего к сэру Клоду Макдональду на светский раут, как она тут же позабыла о Томе. С того мига их отношения с Томом обернулась привычкой, а сам он стал частью антуража, тогда как она считала себя брильянтом небольшой европейской общины Шишаня.