Адам Уильямс - Дворец райских наслаждений

Гляжу на детей, и сердце кровью обливается. Они жмутся друг другу, белые от ужаса, и смотрят на нас огромными от страха глазами. Джордж и Дженни делают все, что могут, пытаясь их отвлечь, но игрушки, всего лишь неделю назад вызывавшие у малышей такой восторг, теперь лежат нетронутыми на полу. Джордж часами сидит с приключенческой книжкой, но я вижу, что он не перелистывает страницы. Значит, он не читает, а о чем-то думает. Дети Милуорда теперь ведут себя по-старому и под аккомпанемент молитв Септимуса по несколько часов кряду простаивают с матерью на коленях. Впрочем, из-за грохота барабанов Септимуса почти не слышно. Ума не приложу, откуда у него только силы берутся. Впрочем, я догадываюсь. Несмотря на безумие, в истовости его веры есть нечто заслуживающее восхищения. Пожалуй, Септимус единственный из всех нас, кто так и не поддался унынию. Так или иначе, мы подвержены его влиянию. Вчера среди его коленопреклоненных, молящихся домочадцев я с удивлением увидел сестру Катерину.

Бартон Филдинг по-прежнему не переносит Септимуса и при его появлении немедленно выходит из комнаты, стремясь поскорее избавиться от его общества, будто Милуорд ставит под сомнение его авторитет. После нападения Филдинг ведет себя странно. Какая трагедия видеть, как меняется человек, которого некогда столь уважал и чей совет так ценил. Я уже не помню, когда в последний раз слышал от него одну из его коротких шуток. Разговоры с ним сводятся к потоку жалоб и горьких упреков. Он говорит, что в нашем затруднительном положении виноват я, и заявляет, что если бы мы его послушались, то смогли бы спастись, когда у нас еще была такая возможность. Впрочем, других он корит не меньше. Кажется, он всех нас презирает и остается замкнут, поглядывая на остальных пронзительным, кажется, даже ненавидящим взглядом. Мы стараемся не обращать на него внимания. Похоже, Филдинг дал волю отчаянию, хотя пока я не смею обвинить в трусости человека, который, судя по его словам, сражался с кровожадными апачами.

К счастью, все остальные более-менее уверены в нашем счастливом освобождении, день которого рано или поздно настанет. Боуэрс остается спокоен. Фишер слепо верит в то, что нас спасет совет директоров железной дороги. Я уже не говорю о мужестве Тома, который даже в столь отчаянном положении продолжает сохранять хладнокровие. И все же Том меня беспокоит. Я полагал его более здравомыслящим. Не предупредив меня, три дня назад он отправился к Элен. О чем они там разговаривали — мне неизвестно, однако, судя по всему, примирения, о котором я с таким жаром молился, так и не состоялось. Отнюдь. Бедолага ведет себя так, словно ничего не случилось, однако с его лица не сходит мрачное выражение. Держится он холодно, сразу ясно — несчастному разбили сердце. Передо мной незнакомец, который будто высечен изо льда. Я ищу в нем черты того приветливого, добродушного Тома, который приехал год назад в Шишань и всех здесь очаровал, — ищу и не нахожу. Как раз наоборот, он ведет себя резко, необъяснимо, я бы сказал, пугающе. Теперь Тома избегает даже Дженни, которая всегда его любила и верила в его добросердечие. Самое печальное заключается в том, что он этого даже не замечает, а если и замечает, то не придает значения. А как же Элен? Что же, если говорить о ее физическом состоянии, она удивительно быстро идет на поправку, и я, будучи доктором, не могу на нее не нарадоваться, однако она почти не разговаривает, даже с Нелли. Лежит в постели и смотри на трещину в потолке. Кто знает, что у нее на уме? А снаружи все бьют, и бьют, и бьют барабаны. Их грохот эхом отдается в наших головах.

Я бы хотел, чтобы остальные снова занялись делами, которые помогали отвлечься от мрачных мыслей в первые дни осады, однако боюсь, что уборке пришел конец. В прошлый раз я тебе ничего не написал, потому что сам еще не знал. Оказывается, во время нападения боксеров, случившегося на прошлой неделе, нашему хозяйству был нанесен серьезный урон. Под шумок боксеры завалили колодец. Теперь мы полностью зависим от наших охранников, которые два раза день спускаются за водой к речке, что течет у подножия холма. Путь — неблизкий, вода солоноватая и мерзкая на вкус, а четырех ведер в день едва хватает, чтобы утолить нашу жажду, не говоря уже о том, что солдаты по дороге расплескивают добрую половину. Приходится ограничиваться одним чайником за завтраком и ужином, плюс еще каждый получает чашку воды за обедом. Жара за последние несколько дней стоит страшная. Температура перевалила за восемьдесят — так что можешь представить, какие мы терпим лишения. Они сказываются на всеобщем напряжении не меньше, чем не стихающий, выводящий из себя грохот барабанов.

Среди жары и невзгод я часто возвращаюсь в мыслях к нашей родной Шотландии и мечтаю о ветерке на вересковом поле. Когда все кончится, обязательно отправимся в отпуск. Короткий. Будем с тобой долго гулять по долинам и взгорьям. И я снова увижу любимых Эдмунда и Мэри. Я шлю им привет ото всех: от себя, мамы, брата и сестренки. Мы все их очень любим. Джеймс, ради меня, если у тебя есть время, навещай их почаще в школе. Барабаны… Ох уж эти барабаны. Как же мне хочется, чтобы хоть на мгновение наступила тишина.

Она лежала в постели, словно жертва собственных разбитых надежд, разглядывала трещины в потолке и размышляла о своей поломанной жизни. Она ждала Тома.

Прошло много дней, и он наконец пришел. Он тихо переступил через порог и прислонился к двери.

— Ну так что? — произнес он, нарушив долгое молчание.

— Если ты все еще хочешь, я выйду за тебя замуж, — произнесла Элен, не сводя взгляда с трещин.

Том расхохотался. Резко. Жестоко. Она никогда прежде не слышала от него такого смеха.

— О чем ты говоришь, ЭФ? Думаешь, я стану растить ублюдка, которого ты зачала от другого ублюдка? Я как-то плохо это себе представляю.

Элен глядела на муравья, показавшегося из одной из трещин.

— Впрочем, — продолжил Том, — к чему об этом говорить? Полагаю, тебе известно, в каком положении мы находимся? Нас либо вытащат отсюда за шкирку и потащат на казнь, либо сожгут заживо прямо в доме. Меня, тебя и твоего нерожденного ребенка. Извини, солнышко, если расстроил.

Муравей дополз до стены и скрылся из поля зрения.

— Не самое удачное время звонить в свадебные колокола. Ты не находишь? Впрочем, за барабанным боем их все равно никто не услышит, — Том снова рассмеялся.

— Ты пил? — тихо спросила Элен.

— Пил? Ну да, пил. Не сказал бы, что остальные это заметили. Для них я все тот же добрый, честный, хладнокровный Том. Миляга-рогоносец. Хоть я и калека, вся надежда на меня. Впрочем, ты, кажется, не заметила — я ведь теперь хромаю, хожу на костылях. Ты провалялась в постели, лечилась. Доктор пока не велел к тебе ходить, мол, ты еще не выздоровела, но я ведь не дурак, пусть даже и выгляжу как болван. А может, и дурак. Честно говоря, мне плевать. Уже все равно.