Адам Уильямс - Дворец райских наслаждений

— Думаю… думаю, да, — ответил доктор. — Дженни, солнышко, поищи у меня в медицинском саквояже пластырь. Быстрее, миленькая.

С помощью носового платка и пластыря им удалось соорудить вполне пристойный кляп.

— Боже, прости меня, я ведь ее ранил, — простонал Аиртон.

— Не переживайте, с вами она обошлась еще хуже. Лучше перевяжите себе руку, а то перемажете кровью весь коридор.

— Вы правы, — с мрачным видом пробормотал Аиртон. — Господи, Меннерс, — воскликнул, он, закончив перевязку. — Что нам теперь с ней делать? Она ведь тоже ранена. Мне и ее надо перебинтовать. В ту комнату ее нельзя. Если она увидит, что стало с ее сыном, нам придется иметь дело с сумасшедшей.

— Вы сможете за ней приглядеть, если я ее привяжу к кровати в своей комнате? Дети побудут с вами. А я пока приберу другую комнату. Когда закончу, подумаем, что делать дальше.

Приставив к голове Матушки Лю револьвер, чтобы она не сопротивлялась, Аиртон и Меннерс повели женщину по коридору, время от времени понукая ее тычками. Когда Генри привязывал ее к постели, доктор стоял у него за спиной. Опустив взгляд, он увидел раскрытый чемодан, раскиданную женскую одежду и один из ботинок Элен. Сражение с матушкой Лю настолько поглотило доктора, что он на время совершенно забыл о том, что произошло с девушкой. Теперь к нему с новой силой вернулись ярость и чувство отвращения, особенно когда доктор вспомнил о роли, которую сыграл Генри в случившемся. Трагедия стала результатом сделки с мандарином, которую, совершенно очевидно, Меннерс, как это ни невероятно, заключил от имени доктора, а значит, таким образом, он, Аиртон, пусть и косвенно, становился замешанным в произошедшее, и вина, в частности, падала и на него. Содрогаясь от ярости, доктор поднял пистолет, который дал ему Генри. Аиртон поразился, сколь сильное он испытывал желание застрелить стоявшее перед ним чудовище. Револьвер ходил ходуном в трясущейся руке.

Как раз в это мгновение Генри повернулся.

— Кажется, готово. Она не… — Он увидел дрожащее дуло пистолета и наполненные злобой глаза Аиртона. — Неужели у вас есть на это время? — спокойно спросил Генри.

— Вы чудовище, — прошипел доктор. — Как вы могли столь гнусно обойтись со своей собственной…

— Я этого не планировал и не предвидел… — все тем же тихим голосом ответил Генри.

— Ах ты, циничный, лживый… — Аиртон резко замолчал, осознав, что на него, разинув рты, взирают дети. — О Господи, — простонал он, прижав к щекам ладони. — Простите, простите меня…

— Доктор, займемся взаимными обвинениями, когда выберемся отсюда. Если мы вообще отсюда выберемся. А пока, не кажется ли вам, что будет лучше, если каждый из нас займется своим делом.

— Аиртон вздохнул и возвел очи горе.

— Хорошо, — вяло проговорил он. — Теперь все мы в одной лодке, и лишь одному Богу известно, куда она плывет.

Генри тихо вышел из комнаты.

Через час они закончили, сделав все, что было в их силах. К счастью, их не потревожили — на тайный этаж больше никто не заходил.

Генри, к которому потом присоединилась Фань Имэй, ценой невероятных усилий удалось вернуть комнате, которая теперь больше всего напоминала мясницкую лавку, яркий и пестрый первоначальный вид. Результат их трудов был поразителен. Генри спрятал оба трупа под кроватью. Фань Имэй, взяв из ванной ведро и губку, старательно вытерла со стен и пола кровь. То же самое она проделала и в коридоре. В том месте, где упал Обезьяна, половицы пропитались кровью так сильно, что пятно никак не удавалось вывести, поэтому было принято решение прикрыть его ковром, который притащили из соседней комнаты. Поначалу никак не могли придумать, что делать с одной из занавесок. Она была изорвана и заляпана кровью, да и к тому же Генри уже успел завернуть в нее труп Жэнь Жэня. В итоге Генри задернул полог столь искусно, что с первого взгляда могло показаться, что вся занавеска на месте. Кровать застелили свежими простынями и одеялами, обнаруженными в шкафах, а заляпанную кровью материю сунули под кровать, туда, где уже лежали трупы. Расставили по местам мебель, поправили перекосившиеся эротические картинки, висевшие на стенах. Когда Фань Имэй и Генри закончили работу, в комнате не осталось никаких следов, свидетельствовавших о произошедшей здесь трагедии.

Тем временем доктор перевязал рану Матушки Лю и дважды тщательным образом проверил, что женщина надежно привязана к кровати, а рот крепко заткнут кляпом. У входа в комнату Аиртон оставил на часах детей, а сам пошел к себе осмотреть Элен. Нелли и Фань Имэй привели туда девушку пятнадцать минут назад, сразу же после того, как закончили с ее омовением. Они облачили Элен в ее одежду и, выйдя из ванной, медленно двинулись по коридору, поддерживая ее под руки. Девушка шла еле-еле, словно сомнамбула. Теперь она лежала в постели Аиртона. Доктор обработал йодом ссадины на лице девушки и убедился в том, что кровотечение из половых органов прекратилось. Насколько он мог судить, совершившееся насилие не повредило плод. Доктор никак не мог облегчить душевные муки несчастной или же избавить ее от кошмара, который она раз за разом прокручивала в своем сознании. Доктор почувствовал боль, увидев, как девушка, едва его заметив, дернулась, силясь отстраниться. Аиртону было очевидно, что в ее состоянии она приняла за очередного насильника даже доктора. «Что ж, — печально подумал Аиртон. — Этого и следовало ожидать. Сейчас она будет пугаться любого мужчины, приблизившегося к ней». Поступок Меннерса был самым ужасным злодейством из совершенных им преступлений. Девушку зверски изнасиловали. Ссадины и кровоподтеки заживут. Но сможет ли девушка оправиться от душевных ран? Доктор не мог в этом поручиться. Беременная, совсем недавно излечившаяся от пагубного пристрастия, живущая среди ужаса, убийств, страха и вот теперь преданная и отданная на поругание — Аиртон сомневался, что женщине, подвергнувшейся подобным испытаниям, под силу сохранить рассудок.

Нелли обхватила девушку руками и принялась укачивать, нашептывая ей на ухо: «Ну будет, тебе, солнышко, будет, будет. Посмотри, это же доктор Аиртон, ты его знаешь. Он тебе сейчас поможет, все будет хорошо». Только после этого Элен с большой неохотой позволила себя осмотреть. Все это время она не спускала с доктора глаз, следя за каждым его движением подозрительным, полным страха взглядом. Больше всего Аиртона обеспокоили вспышки ненависти к самой себе. Время от временя Элен начинала бить себя, шипя сквозь зубы: «Грязная. Грязная. Гадкая». Нелли рассказала супругу, что, когда они мыли Элен, девушка в бешенстве выхватила мыло из рук Фань Имэй и принялась натирать им тело, крича: «Отмыться хочу. Мне уже никогда не отмыться. Как мне отмыться?» Опасаясь за рассудок девушки, доктор пришел к выводу, что в данных обстоятельствах лучшим для нее лекарством станет забытье, и, как Нелли и предсказывала Генри, Аиртон решил сделать Элен укол морфия. Доктор не представлял, что станет делать, когда у него кончатся ампулы. Покуда они у него есть, а девушке надо поспать.