Адам Уильямс - Дворец райских наслаждений

Идиллия превращала Шишань и его окрестности в маленький островок посреди моря серости и опустошения. Грозовые облака, клубившиеся у вершин Черных холмов, за год набрали в себя достаточно влаги, чтобы уберечь западные области Манчжурии от засухи, обрушившейся на другие районы Северного Китая. Земли, протянувшиеся от Шаньдуна на восток через всю провинцию Чжили, вплоть до Шаньси на западе, терзала невиданная сушь, достигшая даже границ Монголии. Друзья Лу Цзиньцая собрались у него в конторе, чтобы обсудить жуткие слухи, дошедшие до города вместе с караванами. Поговаривали, что народ мелет на муку древесную кору, кое-где опускается до людоедства, сотни умирают от голода, крестьяне целыми деревнями бросают кров, отправляясь на поиски пищи, а отчаявшаяся молодежь, винящая во всех бедах иноземцев, вступает в отряды повстанцев.

Иностранцы не обращали на слухи ни малейшего внимания. Приходившие доктору посольские циркуляры были вполне обнадеживающими (засухи и голод случались в Китае не раз), да и члены маленькой общины иностранцев были слишком заняты, чтобы думать о событиях, творившихся за пределами крошечного мирка, в котором они обитали. Иностранные обитатели Шишаня с известной долей равнодушия воспринимали тревожные вести, доходившие до них с юга, словно путники, выехавшие на пикник и безучастно взирающие на грозу, бушующую на горизонте.

Однако слухи о боксерах все не стихали. Наоборот, с распространением засухи сплетен становилось все больше, и наконец в октябре пришли вести о том, что отряды боксеров из горных деревень Шаньдуна собрали народное ополчение и напали на город. Восставшие объявили, что армия боксеров волной прокатится по равнине Чжили и сметет иноземцев в море. Даже в Шишане стало неспокойно. Однако через девять дней императорские войска с легкостью подавили восстание, если его вообще можно было назвать таковым. По сути дела, битвы не было, ополчение просто разогнали. Победа над войском оборванцев была встречена посольствами в Пекине с большим удовлетворением, а когда вести о ней достигли строительного лагеря в Шишане, иностранцы закатили шумный пир. Все сошлись на том, что премьер-министр Ю проявил мудрость, раздавив мятеж в зародыше. Угроза боксерского восстания, если она вообще когда-либо существовала, теперь была полностью ликвидирована. Однако вскоре стало ясно, что праздновать победу рано. Выяснилось, что консерватор Ю не только симпатизирует мятежникам, но и взял самых непримиримых к себе на службу в Ямэн. «Норс Чайна Геральд» метала молнии и требовала его отставки, а сэр Клод Макдональд заявил Цзунли Ямэн официальный протест.

Доктор Аиртон был слишком занят, чтобы обо всем этом беспокоиться. Через несколько дней после казни убийц Хирама он пришел в ямэн с серьезным намерением устроить мандарину скандал и поделиться своими соображениями о произошедшем. Однако мандарин выбил у него почву из-под ног. Свалив всю вину на бездушных писарей, он первым извинился за то, что доктор был поставлен в известность о решении суда столь неподобающим образом. Он объяснил, что написал личное письмо, но вместо него по ошибке направили официальное извещение, и выразил сожаление, если доктор счел подобное отношение проявлением неуважения. Аиртон едва ли слушал, что ему говорил мандарин. Все внимание доктора было приковано к гигантской Библии на китайском языке, лежавшей на чайном столике между ними.

— Вы, я вижу, заметили, что я изучаю ваше Священное Писание, — улыбнулся мандарин. — Занятная книга. Я обнаружил немалое сходство с трудами наших философов и священными буддийскими текстами. Вы придаете большое значение любви и той жертве, что принес ваш бог. Интересно. В одном из своих ранних перерождений Великий Будда отдал себя на съедение тигрятам, чтобы спасти их от голодной смерти. Ваш Иисус позволил себя распять, видимо, руководствуясь схожими побуждениями. Возможно, потом вы мне расскажете об этом подробнее. Помимо всего прочего, у меня есть несколько вопросов, касающихся концепции всепрощения. Я наблюдаю некоторое несогласие между словами и делами христиан. Я желаю задать вам свои вопросы, поскольку являюсь представителем власти, обязанным понимать и толковать законы экстерриториальности. Не могли бы вы объяснить, как увязываются огромные контрибуции, которые правительству Китая каждый раз приходится выплачивать за малейшее нарушение условий, навязанных иноземцами, с христианским учением о всепрощении?

У Аиртона перехватило дыхание от радости. Невольно он достиг цели, ради которой приехал в Китай. Перед ним был представитель высшего класса, обладающий огромным влиянием, конфуцианец, язычник, который читал Библию и пытался понять ее заповеди. «К чему это может привести?» — подумал доктор. Первые вопросы мандарина были скептическими и даже циничными, но другого Аиртон и не ждал. Главное уже случилось — начало положено. Начало, о котором ему и прочим миссионерам приходилось только мечтать.

За этой встречей последовала другая, два дня спустя. Они стали видеться регулярно. Каждый раз мандарин выбирал одну из притч, пытаясь добраться до смысла, заключавшегося в ней. Каждая подобная встреча выматывала доктора физически и духовно, словно вместо беседы он, как в годы университетской юности, играл в сквош. Вопросы мандарина были непредсказуемы.

По молчаливому согласию они никогда не упоминали о смерти Хирама и последовавшей за ней казни. Иногда речь заходила о боксерах и разбойниках, и в этих случаях мандарин с улыбкой переводил разговор на другую тему. Его вопросы становились все более серьезными. Казалось, мандарин в восторге от христианской концепции добра, и спрашивал, чем она отличается от конфуцианских добродетелей. «Если правитель печется о своих подданных, — спрашивал мандарин, — то какая разница, какими способами он достигает благой цели? Может ли попасть в рай христианин, нарушавший десять заповедей? Стоит ли ради обещанного спасения отказываться от благ земной жизни? Если христианская вера, как утверждает дайфу, такая уж хорошая, почему же тогда столь категоричны ее заповеди? Никоим образом не хочется оскорблять Сына Божьего, но не кажется ли, что Иисус был несколько не от мира сего? Не смог бы доктор объяснить, как державам Запада удалось завоевать весь мир, если их вера призывала безропотно сносить пощечины и требовала любви к ближнему?»

— Отдавайте кесарево кесарю, — говорил мандарин, — а Божие Богу. Это понятно, хотя у нас все проще, поскольку император и есть бог. Почему же ваш Иисус, столкнувшись, если я ничего не путаю, с Дьяволом, отказался принять на Себя власть кесареву? Если бы он так и сделал, ему бы не пришлось возиться с такой незадачей, как свобода воли.