Адам Уильямс - Дворец райских наслаждений

— Точно. И он же заплатил. Я впервые получила от него деньги.

— Неужели? Ну и ну. Китайский офицер выступает в роли сводника для полковника японской императорской армии. Это заставляет задуматься о том, какие же у них в прошлом были отношения. Любезная Матушка Лю, как же я рад нашей дружбе. Вы еще ни разу меня не разочаровывали.

— Конечно, ведь каждый раз вы забираете с собой триста лян, — рассмеялась она.

— Ну-ну-ну… Что значит такая мелочь, когда речь идет о дружбе. Забудьте о деньгах. Сейчас все мои думы об удовольствии:

Как же вы собираетесь меня сегодня развлекать, коль скоро разлучили с иноземным мальчиком?

— Хотите посмотреть, как японец играет в тигров с юношей-варваром? — спросила Матушка Лю. — Впрочем, в вас может проснуться ревность. Не желаете что-нибудь необычное? Хотите поглядеть, как иноземный дьявол предается любовным утехам с лисицей-оборотнем?

— Они разве сегодня здесь?

— Именно. А когда вы вдоволь насмеетесь над их неуклюжестью, я вас отведу в горячую ванну. Там вас ждет красивый юный флейтист из Янчжоу, готовый удовлетворить все ваши желания.

— Так, значит, веселье кончилось?

Они только что закончили заниматься любовью и теперь лежали обнявшись на красных простынях под яркими драпировками, украшенными вышивками с изображениями зверей и сказочных существ. Генри медленно убрал руку с грудей Элен и, опершись на локоть, молча поглядел на девушку:

— Почему? — спросил он после долгого молчания, которое нарушало лишь тиканье старинных часов, стоявших в углу комнаты.

Она не ответила. Слезинка скатилась по щеке и упала на парчовую подушку. Генри осторожно отвел локон волос с ее влажного от пота лба.

— Обними меня, — тихо прошептала она, прижавшись головой к его груди. — Я знаю, ты меня не любишь, — произнесла Элен после длинной паузы. — Милый, прошу, не говори ничего. С самого начала я знала, что для тебя это была просто… игра. Тебя любило столько прекрасных женщин. А я… я была…

— Не надо.

— Вначале я тебя тоже не любила. Мне льстило твое внимание, мне было интересно… И все было прекрасно… Там, в пещере, и потом… В тот вечер, когда ты залез ко мне в окно, а доктор…

— Бродил по саду, курил трубку и любовался луной.

— Ага. Он так и не заметил твою лошадь, хотя ты ее привязал прямо у него под носом. Это было так смешно.

Однако никто из них так и не рассмеялся.

Она прижалась к нему крепче.

— Рождество обернулось таким кошмаром, — ее голос сорвался.

— Я знаю, — он поцеловал ее в лоб. — Я тебе очень сочувствовал.

— Том меня так любит.

— Но ты его — нет, — сказал он.

— Нет, но он мне очень нравится. А отец относится к нему как к сыну, которого у него никогда не было. Они были счастливы. Надели эти дурацкие шляпы, чтобы скрасить рождественский пудинг.

Он погладил ее волосы.

— Боюсь, я больше не смогу притворяться.

— Что изменилось?

— Думаю, Том. Он стал серьезней. Наверное, дело в работе. А может, все из-за этих разговоров про боксеров. Иногда мне начинает казаться, что он что-то подозревает. Стал таким важным. А когда-то был шумным и веселым. Теперь он суровый. Нет, вернее, не так. Он стал более рассудительным и… вдумчивым, — она горько рассмеялась. — Он даже стал покуривать трубку. Он просто взбесился, когда ты так поговорил с герром Фишером во время той церемонии на железной дороге.

— Том — англичанин. Ему нравится игра в открытую.

— Но он уже не тот добродушный глупый здоровяк, которым когда-то был. Вначале, когда он вернулся из Цицихаэра, все было просто и легко. Он меня обнял, закружил по двору, прыгал от радости, что наконец увидел меня, совал мне дурацкие гостинцы, называл «солнышком», «ЭФ», «подружкой». А я его презирала. Он целовал меня, а я чувствовала запах твоего пота, что остался на мне с нашей встречи. Он обнимал меня, а я думала о тебе. Я думала, что таким доверчивым быть нельзя, что он заслуживает быть обманутым. Поэтому мне было все равно. Вернее, мне даже нравилось изменять ему.

— А теперь в тебе вдруг заговорила совесть? — он поцеловал ее в щеку.

Она смежила веки, и когда наконец открыла глаза, в них стояли слезы.

— У меня нет ни стыда ни совести. Я живу, только когда ты рядом. Я могу быть сама собой, только когда мы вместе, я пошла бы на любую ложь, обманула бы кого угодно, если б ты только любил меня… но ты меня не любишь.

Она резко повернулась и свесила ноги с кровати.

— Где трубка? — прошептала она. — Курить хочу. Она отдернула легкую занавеску и нагая ступила на ковер, залитый бледным солнечным светом. — Где она? — закричала Элен в нетерпении, резко рванула на себя ящик стола, отбросила в сторону стул и без сил опустилась на колени. — Курить хочу, — простонала она.

Из-за двери донеслись скребущие звуки и шепот. Элен швырнула на звук подушку, после чего в коридоре зазвучали быстро удаляющиеся шаги.

— Ужасная, мерзкая женщина, — завопила Элен, — все тебе знать хочется! Ненавижу.

Плечи девушки поникли, голова понурилась, и она беззвучно заплакала.

Генри встал подле нее на колени, обнял ее, прижался щекой к ее щеке. Так они и стояли, медленно раскачиваясь из стороны в сторону. Наконец он поднялся, подошел к шкафу и достал оттуда длинную, тонкую, похожую на флейту трубку с металлической луковицей на конце. Набрав черного вещества из крошечной лакированной коробочки, он скатал его пальцами в шарик и опустил в маленькую чашечку, вделанную в трубку с обратной стороны металлической луковицы. Взяв со стола горящую свечу, он подошел к Элен и склонился возле нее.

Элен лежала, свернувшись клубочком на подушках, положив голову на деревянную подпорку. Она потянулась к трубке, обхватив кончик губами. Ее глаза встретились с глазами Генри.

— Куришь в последний раз, — предупредил он. — Если привыкнешь — никогда себе не прощу.

— Разве я и так уже мало переняла у тебя дурных привычек? — грустно рассмеялась она.

Генри медленно водил пламенем свечи по луковице. Металл постепенно нагревался, опиум в чашечке начал таять, испуская сладковатый синий дымок.

— Выдохни, — сказал Генри. — Вот так. А теперь затягивайся. Ну же.

Дым наполнил легкие, и девушка закашлялась, откинулась и закрыла глаза. Генри тоже затянулся, задержал дыхание, выдохнул, после чего убрал опиум и трубку обратно в шкаф. Потом он поднял Элен на руки и отнес обратно в постель. Они лежали, наслаждаясь наступившей истомой. Девушка положила голову на руку Генри. Он медленно гладил ее по волосам, потом сместился ниже, коснулся груди. Пальцы Элен скользили по телу Генри. Она прижалась к нему, чувствуя тепло, переполнявшее все ее тело.