Томас Рид - Пиратский остров; Молодые невольники

Так они думали и, совершенно равнодушные к обоим господам, не возражали.

Но, к их великому огорчению, выведен был только один из них, остальным двум знаками приказали оставаться на месте.

Участь одиночества пала на О’Коннора. Черный шейх выбрал его после внимательного осмотра и сравнения. Ирландец был выше и дороднее своих товарищей, вероятно, потому ему и оказали предпочтение. Выяснилось, что условия мены были совсем не таковы, как воображали молодые мичманы: меняли не человека на человека, не мальчика на мальчика, а троих черных за одного белого.

Старый скряга, арабский шейх, не очень крепко держался за доставшуюся ему долю, но и слышать не хотел взять менее трех негров за одного белого. После долгих и громких споров, черный шейх согласился и на это.

Теренс был отведен и поставлен рядом с тремя черными юношами, которые совсем не так серьезно, как их белые товарищи по неволе, смотрели на это дело: они весело скалили белые, как слоновая кость, зубы и считали эту мену за веселую шутку!

Моряки с грустью видели, что их хотят разлучить, однако все еще питались надеждой, что торг еще не кончен, авось и остальных двух белых променяют на шестерых черных.

Предположения эти были прерваны, и они убедились, что еще не все ясно.

Последовавшие за тем обстоятельства явно показали, что тут происходит не настоящий торг, а только приготовления к азартной игре; игроками были два шейха, а ставки, поставленные на кон, – Теренс и три черных невольника.

Старый Билл по личному опыту мог объяснить, что это значит, и, когда увидел, что оба шейха отправляются к тому месту, где в прошлую ночь решалась его участь, закричал:

– Они пошли играть на вас, мастер Теренс. Ого, быть вам со мною, потому что черномазый разом побьет меднолицего.

Опять были возобновлены ямочки, в которых вчера играли в гелгу. Припасено было надлежащее число верблюжьих шариков, и игра началась.

Кончилось тем, что предсказание старого матроса оказалось справедливо и черномазый шейх выиграл Теренса О’Коннора.

Видно было, как сильно рассердился араб, и, по тому как он топал ногами и колотил руками по земле, становилось ясно, что проигрыш сильно задел его за живое. Часто ли бывают примеры, чтобы проигравшийся игрок оставлял игорной стол до тех пор, пока есть что выставить на кон?

У старого шейха оставались еще два мичмана. Он мог отыграться. От чего же не попытать счастья? До сих пор счастье ему не благоприятствовало: или судьба против него, или у него нет столько умения, чтобы состязаться на игровом поле со своим черным соперником.

В конце концов черномазый шейх выиграл всех трех мичманов и, соединив их с матросом Биллом, менее чем через двадцать минут по окончании игры погнал их через степь в Тимбукту.

В этом странствовании по песчаному океану наши мореплаватели составляли часть отряда, состоявшего из шестнадцати мужчин и женщин, считая в том же числе шестерых или семерых детей.

Все это составляло собственность одного человека – высокого и мрачного шейха, который выиграл матроса Билла и трех мичманов в гелгу, эти шахматы пустыни.

Белые пленники скоро узнали, что его зовут Голахом, причем Теренс не упустил случая подшутить, что «Голах», вероятно, на испорченном наречии африканца означает древнего великого Голиафа.

По-видимому, Голах был великий человек не только по росту и дородству, но и по уму и смышлености.

Говоря таким образом, мы вовсе не утверждаем, что мрачный негр обладал гениальным умом, способным разрешать математические задачи или открыть новую планету в Солнечной системе. Не желаем доказывать и того, что он обладал светлыми мыслями или потоками красноречия, так что мог бы увлекать народные массы, словно ураган, подымающий морские волны. Но хотя ничего подобного не было, надо признать, что негр Голах был человек большого ума. Природа создала его повелевать другими; ни мыслью, ни чувством не способен он был покоряться чужой воле.

Хитрый старый шейх, взявший в плен трех мичманов, очень желал удержать их за собой; но Голах тоже хотел завладеть ими, и старый араб принужден был выдать их своему сопернику, победившему в игре. После этого они расстались и понятно, что старому шейху было не очень весело.

У черного шейха было три жены, и каждая из них в высокой степени обладала даром красноречия. Но одного взгляда черного владыки достаточно было, чтобы остановить этот поток на полуслове. Даже Фатима, его фаворитка, и та приписывала силу своего влияния на мужа тому искусству, с которым она угадывала даже безмолвные его желания.

У Голаха имелось семь верблюдов, из которых четыре требовались для перевозки его самого с тремя женами и детьми и всего их добра.

Остальных верблюдов навьючили добычей, собранной после кораблекрушения. Прочие двенадцать человек принуждены были идти пешком и еще поспевать за верблюдами, кто как умел.

Один из этих пешеходов был родной сын Голаха, юноша лет восемнадцати. Он был вооружен длинным мавританским ружьем, тяжелым испанским мечом и кортиком, отнятым у Колина.

Ему поручен был главный надзор над белыми невольниками; кроме того, в помощники ему дан был еще другой юноша, брат одной из трех жен Голаха, тоже вооруженный ружьем и саблей.

Кажется, оба надсмотрщика думали, что их жизнь зависит от того, чтобы не спускать глаз с десяти невольников: кроме Старика Билла и его молодых товарищей было еще шестеро рабов, тоже в свое время взятых в плен, проданных, проигранных или перекупленных Голахом, который гнал их теперь на какой-то рынок на южном берегу Африки.

Двое из шестерых невольников были тотчас признаны моряком Биллом за выходцев из кру – африканского племени, многие представители которого служили матросами на военных кораблях у африканских берегов.

Другие невольники были не так черны, и старый моряк тотчас назвал их португальскими неграми. Видно было, что все они очень давно томились в плену на бесплодном пространстве великой Сахары.

В первый же день своего путешествия белые пленники узнали, какие отношения существуют между большинством отряда и шейхом Голахом, и каждый из них и устыдился и возмутился унизительного положения, в котором очутился.

В целом все эти чувства возбуждались и подкреплялись голодом и жаждой, равно как и невыносимым страданием тащиться под палящим солнцем по раскаленному песку.

– Довольно с меня, – сказал Гарри Блаунт товарищам. – Может быть, мы способны терпеть это мучение еще несколько дней, но я совсем не хочу знать, до чего это может дойти.

– Только послушайте! – воскликнул Теренс. – Ты выражаешь мои мысли, Гарри.

– Вот нас четверо, – продолжал Гарри. – Четверо, принадлежащих к той нации, которая гордится тем, что никогда не терпела рабства; кроме того, вот еще шесть человек, наших ближних, наших собратьев по неволе. Конечно, судя по их виду, многого от них ждать не стоит, однако все же и они что-нибудь да могут в общих усилиях. Неужели мы четверо, закаленные моряки Великобритании, и еще в союзе с шестью невольниками потерпим власть над нами троих, да и тех еще негров?