Томас Рид - Пиратский остров; Молодые невольники

Товарищи не сомневались в истине его слов и в грустном молчании смотрели на происходившее.

Между тем Голах подозвал помощников и приказал готовиться к отправлению в дорогу.

Черным невольникам не представляло большого труда выкопать в сыпучем песке яму на четыре фута глубины. Тогда им велели копать в другом месте.

– Моя гибель неизбежна, – сказал Колин. – Он намерен убить двоих, и я, разумеется, буду одним из них.

– Он должен всех нас убить! – воскликнул Теренс. – Мы заслуживаем смерти, потому что имели глупость вчера уйти из оазиса. Нам следовало сделать попытку спастись, когда представлялась какая-нибудь надежда.

– Ты прав, – отвечал Гарри. – Мы безумцы – безумцы и трусы! Мы не заслуживаем ни сострадания в этом мире, ни блаженства в будущем. Колин, друг мой, если тебя осмелятся убить, то я клянусь отмстить за тебя, как только руки у меня развяжут.

– И я с тобой, – подхватил Теренс.

– Не заботьтесь обо мне, старые друзья, – отвечал Колин, не менее других взволнованный. – Подумайте лучше о себе, как бы избавиться из лап этого чудовища.

Внимание Гарри обратилось на Старика Билла, который, отвернувшись от них, знаками просил рядом сидевшего с ним черного невольника, чтобы тот развязал ему руки.

Чернокожий отказывался, видимо, страшась ярости Голаха. Второму кру, не умевшему говорить по-английски, оставили руки свободными и он сам вызвался развязать земляка, но тот, по-видимому, отказался от предлагаемой помощи, боясь Голаха. Доверившись знанию человеческой природы, можно было предположить, что остальным белым невольникам нечего опасаться за жизнь. Но Голах был совсем новый для них образец естественной истории, и они не знали, что и думать, особенно видя реакцию людей, более знакомых с его характером. По действиям женщины, навлекшей на себя гнев своего властелина, видно было, что она безропотно покорялась приговору, обрекавшему ее на страшную смерть. Дикие вопли детей показывали, что они ждут чего-то ужасного. Во всех движениях Фатимы сквозила дикая радость, ибо ее давняя мечта должна была вот-вот осуществиться, и месть сопернице близка. Старание Голаха устранить всякую помеху своим планам; предупреждение кру; взгляды и жесты сторожей и самого Голаха; две вырытые в песке могилы – все предвещало скорую трагедию. Наши моряки понимали это, но вместе с тем осознавали и свое бессилие. Это беспомощное положение доводило их до помешательства; им оставалось только безропотно ждать приговора судьбы.

Другая песчаная могила была вырыта невдалеке от первой, и когда она достигла четырех с половиной футов глубины, Голах приказал чернокожим прекратить работу. Одного тотчас отправили на прежнее место в ряду других невольников. За это время палатки были убраны, верблюды навьючены. Казалось, все, кроме Голаха и Фатимы, желали скорее оставить это место. Голах и Фатима не спешили, потому что задуманная ими месть еще не свершилось. Когда оба сторожа заняли прежнее место напротив белых невольников, нацелив на них ружья, Голах двинулся к провинившейся жене. Она вырвалась из объятий детей и встала перед гневным мужем. Наступила критическая минута. Убьет ли он ее? Если убьет, то как? Все с напряженным вниманием ожидали ужасной развязки. Оно скоро наступила. Голах схватил женщину, потащил ее к яме и сам поставил туда стоймя. Невольнику с заступом приказано было засыпать пустоту вокруг бедняжки. Первый заговорил Теренс.

– Господи, помоги ей! – воскликнул он. – Чудовище зароет ее живую в могилу. Нельзя ли нам спасти ее?

– Мы не заслуживаем названия людей, если не поможем ей! – воскликнул Гарри и мигом вскочил на ноги.

Его примеру последовали остальные белые пленники. Два сторожа подняли ружья и прицелились в них, но Голах закричал и ружья опустились. По приказанию Голаха сын его бросился к могиле, чтобы поддержать женщину, а Голах кинулся на беспомощных пленников, подступавших к нему. Вмиг все четверо были сбиты с ног. Для здоровенного негра моряки со связанными руками были то же, что мешки с песком. Одной рукой он поднял за волосы Гарри, другой точно так же ухватил Теренса и потащил на прежнее место в ряду с черными невольниками. Старик Билл только тем и избавился от подобного обращения, что поспешно перекатывался с боку на бок до тех пор, пока не достиг прежнего места. Колин лежал, распростершись на том же месте, где Голах бросил его. После этой легкой победы Голах вернулся к могиле, где женщина была уже зарыта до половины. Она не сопротивлялась, не произносила ни одной жалобы; видно было, что она самоотверженно покорялась неумолимой судьбе. Однако Голах, видимо, не намерен был похоронить ее заживо, потому что тело было засыпано, но голова оставалась на поверхности. Она обречена была на голодную смерть. Когда шейх отвернулся отдать новые приказания – женщина заговорила. Не много слов она произнесла, и никакого действия они не произвели на ее мужа. Зато кру они сильно тронули: слезы потекли с его ресниц по бронзовым щекам. Колин, ничего не замечавший, кроме грозившей ему судьбы, увидел, однако, как был растроган кру, и спросил у него про причину.

– Она умоляет его сжалиться над ее детьми, – отвечал негр дрожащим от волнения голосом.

Плакать – разве это подобает мужчине? Блестящие капли, катившиеся из глаз мужчины, когда несчастная мать умоляла за своих детей, доказывали только, что этот мужчина не животное, а человек с душой, которой могли бы позавидовать тысячи людей. Оставив могилу женщины, Голах подошел к Колину и, схватив его за ноги, потащил к другой яме. Теперь его намерения стали понятны. Два существа, пробудившие его ревность и злобу, обречены были быть зарытыми друг против друга и погибнуть таким ужасным образом.

– Колин! Колин! Что мы можем сделать, чтобы спасти тебя? – воскликнул Гарри с тоской и отчаянием.

– Ничего, – отвечал Колин. – И не пытайтесь вмешиваться в это дело – мне не поможете, а себе навредите. Оставьте меня на произвол судьбы.

В эту минуту Колин был брошен в яму тоже в стоячем положении; Голах держал беднягу, пока черный невольник засыпал его песком. Следуя премудрому примеру женщины, Колин тоже не оказывал бесполезного сопротивления и скоро был завален по самые плечи. Онемев от ужаса, товарищи смотрели на это зрелище; все страдали от тройной пытки стыдом, сожалением и отчаянием. Теперь шейх был готов пуститься в путь и приказал невольнику, помогавшему ему в этой адской работе, сесть на верблюда, на котором прежде ехала зарытая в могилу женщина. Чернокожий повиновался с радостной мыслью, что его труд так скоро и так приятно вознагражден, но резко переменился в лице, когда Голах и Фатима подсунули ему троих детей, приказав нянчиться с ними.