Уилбур Смит - Муссон

Тогда аль-Ауф поворачивался к Дориану и приказывал:

– Скажи что-нибудь, мальчик!

Дориан глубоко вздыхал и выпаливал то, что только что сочинил:

– Пусть Аллах сделает черным твое лицо, пусть сгниют твои зубы в твоих проклятых челюстях!

Или:

– Пусть он наполнит твои кишки червями и высушит молоко в вымени тех коз, которыми ты обладаешь как женами!

Это всегда приводило в оцепенение возможных покупателей.

Потом, когда Бен Абрам вел Дориана обратно в камеру, он мог со строгим видом выбранить мальчика.

– Где же столь прекрасное дитя узнало такие дурные слова?

Но его глаза при этом весело прятались в паутинке морщин.

Однако в последний раз, когда Дориан вошел в эту комнату, он сразу ощутил другую атмосферу.

Мужчина, которому его показывали, не походил на грубых капитанов дау или толстых маслянистых купцов: этот выглядел как принц.

Он сидел в центре комнаты на груде шелковых подушек и ковров, но спину держал прямо и вид имел царственный. Хотя дюжина слуг расположилась позади него с видом полного подобострастия, во внешности этого человека не наблюдалось и намека на высокомерие. Он держался с естественным властным достоинством, он просто возвышался надо всеми. В семейной Библии в Хай-Уилде была картинка с изображением святого Петра, Камня. Сходство этого мужчины с тем святым было настолько поразительным, что Дориан даже подумал, что это, должно быть, один и тот же человек.

На него нахлынуло религиозное благоговение.

– Поприветствуй могущественного принца аль-Малика, – потребовал аль-Ауф, когда Дориан застыл перед этой реинкарнацией Христова апостола.

Аль-Ауф явно нервничал, ожидая реакции Дориана на его приказ, потому что с силой дергал себя за бороду.

– Прояви уважение к принцу, или я велю тебя высечь! – добавил корсар.

Дориан прекрасно понимал, что угроза пуста: аль-Ауф ни за что не испортит такую ценную вещь. И просто продолжал благоговейно таращиться на человека, сидевшего перед ним.

– Поприветствуй принца! – снова потребовал аль-Ауф.

Дориан ощутил, как его бунтарские чувства угасают в присутствии этого незнакомца. И, сам того не осознавая, почтительно поклонился.

Аль-Ауф казался ошеломленным и тут же решил воспользоваться неожиданным преимуществом. Он понадеялся, что мальчик на этот раз не станет высказываться насчет коз и гнилых зубов.

– Скажи что-нибудь высокому принцу! Поприветствуй его на языке пророка! – велел он.

Дориан, опять не задумываясь, вспомнил все то, чему учил их Эл Уилсон в долгие часы на палубе, когда «Серафим» лежал в дрейфе на тихих океанских водах. Уилсон старался объяснить ученикам некоторое сходство между исламом и христианством.

И теперь Дориан заговорил чистым звонким голосом:

– Я лишь человек, как и ты, но воодушевление приходит ко мне, ведь твой бог есть единый Бог. И кто бы ни ждал встречи со своим Господом, пусть делает то, что правильно, и поступает праведно.

Все до единого мужчины в комнате разом резко вздохнули. Даже принц быстро наклонился вперед и заглянул прямо в ясные зеленые глаза Дориана.

Дориан пришел в восторг от произведенного им впечатления. Ему всегда нравились театральные представления мастера Уэлша, которые он устраивал и в Хай-Уилде, и на борту корабля, хотя Дориану обычно приходилось играть какую-нибудь женщину.

Однако сейчас, без сомнения, он сыграл свою главную роль.

После долгого молчания принц медленно выпрямился и повернулся к мужчине, сидевшему прямо за его спиной.

Дориан видел по одежде, что это какой-то мулла, религиозный проповедник, исламский эквивалент пастора.

– Объясни слова ребенка, – приказал принц.

– Он цитировал Коран, сто десятый стих из восемнадцатой суры, – неохотно признал мулла.

Его круглое лицо лоснилось от хорошей жизни, а живот тяжело лежал на коленях. Клочковатая козлиная бородка была выкрашена хной в выцветший оранжевый цвет.

– Ребенок процитировал его точно, но ведь даже попугая можно научить произносить слова, которых он не понимает, – добавил он.

Принц снова повернулся к Дориану:

– Что ты понимаешь под праведностью, дитя?

Эл Уилсон подготовил Дориана к такому вопросу, и Дориан не колебался:

– Это значит искренне почитать Бога, избегать поклонения идолам, помогать праведным, не сотворять себе кумира среди людей или вещей, а в особенности не преклоняться перед самим собой.

Аль-Малик снова повернулся к своему мулле.

– Похоже ли это на речь попугая? – спросил он.

Мулла явно пришел в замешательство.

– Нет, господин. Это действительно мудрые слова.

– Сколько тебе лет, дитя?

Аль-Малик вперил в Дориана острый взгляд темных глаз.

– Мне одиннадцать, почти двенадцать, – с гордостью ответил Дориан.

– Ты мусульманин?

– Да пусть лучше мой нос сожрет проказа! – выпалил Дориан. – Я христианин!

Ни принц, ни даже мулла не выказали ни потрясения, ни гнева, услышав столь страстное отрицание. Они тоже решительно отвергли бы любое предположение об их вероотступничестве.

– Подойди, мальчик, – приказал аль-Малик вполне добродушно, и Дориан шагнул к нему.

Принц протянул руку и взял прядь чистых, блестящих ярко-рыжих волос. Дориан терпеливо стоял, пока принц пропускал его локоны между пальцами.

– Таковыми, должно быть, являлись настоящие волосы пророка, – тихо произнес принц.

Все до единого в комнате откликнулись:

– Да славится Аллах!

– Можешь пока отослать его, – сказал аль-Малик аль-Ауфу. – Я видел достаточно, и нам нужно поговорить.

Бен Абрам снова взял Дориана за руку, и они направились к двери.

– Стерегите его как следует! – бросил им вслед аль-Малик. – Но обращайтесь бережно.

Бен Абрам сделал жест уважения и послушания, коснувшись рукой губ и сердца, и отвел Дориана обратно в его камеру.

Слуги аль-Ауфа принесли свежесваренный кофе.

Пока один снова наполнял крошечную золотую чашку принца густым напитком, другой заново разжег его кальян.

Торг по такому важному вопросу должен был идти без спешки.

Постепенно, после длинных пышных фраз и цветистых, поэтических выражений, мужчины приблизились к соглашению. Аль-Ауф увеличил начальную цену до двух лакхов с расчетом на возможность маневра и наконец позволил убедить себя снизить цену.

Давно уже стемнело, когда при свете масляных ламп, вдыхая душистый дым кальяна, они окончательно обо всем договорились.

– Я не вожу с собой на корабле такое количество золота, – сказал аль-Малик. – Я заберу ребенка с собой, когда выйду в море завтра утром, и пришлю к тебе быстрое дау, как только вернусь в Ламу. Ты получишь свой лакх еще до того, как взойдет новая луна. Клянусь тебе в этом.

Аль-Ауф не колебался: