Уилбур Смит - Муссон

Первым подал голос мулла.

– Это первое чудо, предсказанное святым Таймтаймом! – воскликнул он. – Заявляю: это дитя из пророчества!

– Это пророчество! – согласился хор голосов.

– Восхвалим имя Господа!

Принц, все так же держа ладонь на голове Дориана, громко и отчетливо произнес:

– Да будет известно всем, что я принимаю этого ребенка как своего сына! Отныне и навсегда его будут звать аль-Ахмара ибн аль-Малик, Красноголовый сын аль-Малика!

Мулла улыбнулся хитрости своего повелителя. Признавая мальчика своим сыном, принц подтверждал пророчество святого. Но в дальнейшем должны быть соблюдены и другие условия, прежде чем принц извлечет прибыль из обещаний древнего святого. Хотя не приходилось сомневаться, что и такое время настанет.

– Такова воля Господа! – провозгласил мулла.

И остальные подхватили:

– Господь велик!

За долгие недели плавания Дориан сумел завоевать любовь команды, и это случилось бы даже без благодарности и похвалы принца.

Всем было понятно, что этот мальчик – своего рода птица счастья, и каждый втайне надеялся, что обещания пророчества коснутся и его лично. Когда Дориан ходил по палубе, даже самые загрубевшие матросы улыбались и добродушно подшучивали над ним или касались его огненных волос на удачу.

Корабельный кок готовил для него особые конфеты и засахаренные фрукты, а остальные члены команды состязались между собой за его внимание и подносили ему маленькие подарки. Один даже снял с себя амулет, который носил на шнурке на шее, и надел его на Дориана.

– Пусть он тебя охраняет, – сказал матрос.

– Маленькая обезьянка с сердцем льва, – с нежностью говорил о нем капитан Фоад.

После вечерней молитвы он звал Дориана посидеть с ним у руля. Он показывал ему путеводные звезды, когда те поднимались над морем, называл имена созвездий и рассказывал Дориану легенды о каждом из них.

Эти арабы принадлежали пустыне и океану.

Всю свою жизнь они жили под куполом небес, и звезды всегда светились над ними. Они сотни лет изучали их, и теперь капитан делился частью своих знаний с Дорианом. Это был редкий дар, и он подносил его ребенку.

Дориан зачарованно слушал, и его обращенное вверх лицо светилось в небесных лучах. Он, в свою очередь, рассказывал капитану об английских именах небесных тел, которые он узнал от Эболи и Большого Дэниела. Члены команды собирались вокруг них и слушали истории о Семи Сестрах или охотнике Орионе и Скорпионе, которые нежным высоким голосом передавал Дориан. Они любили звезды, и они любили хорошие сказки.

Теперь, когда Дориан мог свободно передвигаться по дау, он нашел себе множество интересных занятий, и ему уже некогда было тосковать от одиночества и жалеть себя. Он мог провести половину утра, склоняясь над бортом дау и наблюдая за длинноносыми дельфинами, игравшими в волнах: их широкие хвосты взлетали над водой, а понимающие глаза смотрели на мальчика, когда они носились взад-вперед перед носом дау. Один из дельфинов мог внезапно подпрыгнуть над синей водой так высоко, что оказывался вровень с Дорианом, усмехаясь широким ртом. Дориан махал ему и разражался звонким смехом. Ближайшие к нему арабы замирали и улыбались.

Однако когда Дориан слишком увлекался разговором с кем-то, Фоад подзывал его тоном собственника:

– Иди сюда, обезьянка с львиным сердцем, веди за меня корабль.

Дориан брался за руль, и его глаза сверкали, когда он вел дау против ветра, чувствуя, как оно дрожит под его руками, словно плохо объезженная лошадь, готовящаяся к резкому прыжку.

Иногда сам принц, сидя скрестив ноги на шелковых коврах под своим тентом, мог прервать разговор со своими вельможами и наблюдать за мальчиком со сдержанной улыбкой.

Поскольку Дориан был еще мальчиком, не ощутившим на себе ножа, совершающего ритуальное обрезание, Тахи могла ходить при нем с непокрытой головой.

Тахи имела самое низкое положение, являясь разведенной женщиной. Ее муж был одним из конюхов принца. Тахи не смогла родить ему сына и была отвергнута. И только бесконечная доброта и сострадание аль-Малика спасли ее от того, чтобы превратиться в нищую попрошайку на улицах Ламу.

Тахи представляла собой крупную, пухлую, просто круглую со всех сторон темнокожую женщину. Она любила поесть и посмеяться и легко принимала свое положение. Ее преданность и любовь к принцу стали сутью всего ее существования.

А теперь вдруг Дориан оказался сыном ее господина.

Как и все остальные на борту, Тахи была очарована его прекрасными рыжими волосами, странными светло-зелеными глазами и молочно-белой кожей. И когда Дориан улыбался во весь рот и обволакивал ее своими чарами, Тахи не могла ему сопротивляться. Он пробудил материнский инстинкт в бездетной женщине, и она очень быстро отдала ему свое сердце.

Когда принц назначил ее официальной няней Дориана, Тахи рыдала от благодарности. А Дориану не понадобилось много времени, чтобы понять: за ее мягкой, почти коровьей внешностью скрываются проницательный ум и острое политическое чутье.

Тахи прекрасно разбиралась во всех подводных течениях в свите принца, правильно оценивала значение каждой фигуры и находила для себя правильный курс. Она объясняла Дориану, кто силен и важен в окружении аль-Малика, рассказывала о влиянии и ошибках каждого, о том, какие у кого слабости, как обходиться с каждым из них. Она обучала его придворному этикету и тому, как верно держать себя в присутствии принца и его знатных приверженцев.

Для Дориана дурным временем оставались только ночи. В темноте его одолевали воспоминания о Томе и об отце.

Как-то раз Тахи проснулась от его тихих, сдавленных рыданий.

Сама будучи отверженной, она инстинктивно поняла его тоску по дому и одиночество: маленький мальчик оказался вдали от родных, от всего знакомого и любимого, среди чужаков другой расы, религии и образа жизни.

Тахи тихо поднялась и подошла к нему; она легла рядом с Дорианом на постель и заключила мальчика в теплые, мягкие, материнские объятия.

Сначала Дориан пытался сопротивляться, оттолкнуть ее, но потом расслабился и затих в ее руках.

Тахи шептала ласковые слова в макушку его головы, все те слова, которые она накопила для сына, который так и не появился в ее утробе. Через какое-то время Дориан прижался к ней и наконец заснул. На следующую ночь он совершенно естественным образом сам подошел к постели Тахи и лег рядом с ней, и она обняла его толстыми руками.

– Мой малыш… – прошептала женщина, сама изумленная силой своих чувств. – Мое единственное прекрасное дитя…

Дориан не помнил объятий своей родной матери, но в глубине души остро нуждался в них. И Тахи скоро заполнила почти всю эту пустоту.