Уилбур Смит - Муссон

Дориану нравилось ощущать между ногами потеющую спину лошади, слышать стук копыт, крики игроков на поле, нравилось толкаться и отбиваться от других в суете вокруг мяча. Вскоре его энергия и искусство уже вызывали одобрение старших игроков.

– Если позволит Аллах, он станет отличным наездником, – говорили они.

Другим любимым местом укрытия Дориана стали королевские соколиные дворы. Здесь держали соколов принца. Рядом с этими жестокими, но очень красивыми птицами Дориан затихал, становился предельно внимателен, и вскоре сокольничие оценили его интерес и начали делиться с мальчиком своими знаниями и опытом. Он познакомился с их цветистым языком и особой терминологией и иногда по приглашению охотников отправлялся с ними, когда они выпускали птиц на краю мангровых болот в северной части острова.

Иногда Дориану удавалось ускользнуть от стража, и тогда он в одиночку отправлялся исследовать берега острова, ища маленькие бухты и пустынные пляжи, где сбрасывал с себя одежду и плавал в океане, забираясь даже до рифов, и нырял с них до изнеможения.

Потом плыл обратно и лежал на белом песке, глядя на небо и воображая белые паруса корабля Тома на горизонте.

Когда он возвращался в гарем, где, как он знал, его ждала Ясмини, он всегда находил для нее маленький подарок, чтобы смягчить свою вину. Иногда это было соколиное перо, или шнурок, который он сплетал из волос конского хвоста, или морская раковина, найденная на рифах. Из раковин он даже делал ожерелья для девочки.

– Как бы мне хотелось пойти с тобой, – с тоской говорила Ясмини. – Я бы с удовольствием поплавала с тобой или посмотрела, как ты скачешь верхом.

– Ты ведь знаешь, что тебе нельзя, – коротко отвечал Дориан.

Он уже представлял, какой будет ее жизнь много лет подряд. Ей никогда не покинуть стены гарема, разве что под плотным покрывалом и в сопровождении охраны.

Дориан, пожалуй, был ее единственным другом противоположного пола, не связанным с ней кровным родством. Но и этому вскоре предстояло закончиться, потому что они оба стояли на пороге полового созревания. Как только Ясмини станет женщиной, ее выдадут замуж. Тахи говорила ему, что брак был устроен уже тогда, когда Ясмини исполнилось всего четыре года.

– Ее отдадут одному из ее кузенов в землях Великого Могола за океаном, чтобы укрепить связи между двумя королевскими домами.

Тахи заметила, какие чувства отразились на лице Дориана при мысли, что его маленькую подружку отправят к человеку, которого она не знала, в страну, которой она никогда не видела.

– Она моя сестра. Я не хочу, чтобы она уезжала! – выпалил Дориан, не успев подумать.

Он даже сам удивился, какую ответственность вдруг почувствовал за девочку.

– Для тебя ничего не изменится, – грубовато заявила Тахи, стараясь скрыть сочувствие. – Не пройдет и года, как ты станешь мужчиной. Каш не упустит этот момент. При первом же признаке тебя навсегда изгонят из гарема. И даже если Ясмини останется здесь, ты после этого никогда больше не увидишь ее лица. Может, это и к лучшему, что ваша дружба закончится враз, как взмах ножа, когда ты отпразднуешь свое собственное взросление.

Упоминание о ноже переполошило Дориана. Он слышал, как другие мальчики обсуждали обряд обрезания, отпуская грубые шуточки, но ему никогда и в голову не приходило, что он тоже может подвергнуться подобной процедуре. Теперь Тахи резко вернула его к реальности.

– Я не мусульманин! – возразил он. – Они не могут проделать со мной такое!

– Тебе никогда не найти жену, если ты сохранишь этот кусочек кожи, – предостерегла его Тахи.

– Мне не нужна жена, и я не желаю, чтобы кто-то отрезал от меня кусочки!

Страх Дориана перед ритуальным ножом обострялся чувством вины, которое он уже испытывал перед Ясмини из-за будущего вынужденного расставания.

– Что она будет делать, если я не стану за ней присматривать? – беспокоился Дориан. – Она же еще совсем ребенок!

Однажды днем он вернулся после блужданий по острову сразу после дневной молитвы. Волосы Дориана все еще были влажными и жесткими от морской воды. Тахи, хлопотавшая у очага, оглянулась на мальчика, когда тот появился в дверях. Он ответил на ее беспокойные вопросы о том, где он был и что делал, опуская все то, что считал несущественным для нее. А потом огляделся по сторонам.

– А где Ясмини? – спросил он таким тоном, как будто ответ его не слишком интересовал.

– Она была здесь до молитвы, а потом отправилась повидать Бата, нового любимца. Думаю, это серый попугай.

Дориан, наклонившись через ее плечо, схватил одну из горячих пресных лепешек, что стояли на железном листе на углях. Тахи шлепнула его по руке:

– Это на обед! Положи обратно!

– Да откроет пророк двери милосердия перед тобой, Тахи!

Дориан со смехом выбежал в сад, отламывая куски от лепешки и запихивая в рот. У него был припасен подарок для Ясмини: большая спиральная раковина, жемчужно-розовая внутри. Он знал, где найти девочку. В восточной части садов находился разрушенный мавзолей, построенный в честь какого-то из мусульманских святых много веков назад.

На стене мавзолея имелась каменная табличка, текст которой Дориан с трудом перевел: «Абд-Аллах Мухаммед Али, умер в 120 году после кончины пророка». Мавзолей представлял собой высокий купол, окруженный бронзовыми символами полумесяца, густо позеленевшими. Ниже располагалась открытая терраса для молитв, обращенная в сторону Мекки.

На одном ее конце находилась большая открытая цистерна для дождевой воды, где некогда правоверные совершали ритуал омовения перед молитвой. Теперь ею никто не пользовался, зато она привлекала днем стайки птиц.

Ясмини и ее единокровные сестры любили играть на этой террасе. Здесь они сплетничали и развлекались разными играми, наряжая своих домашних любимцев как младенцев и нянча их, изображали из себя хозяек и готовили воображаемую еду для воображаемых семей.

Дориан добежал до лестницы, что вела к террасе, и едва успел поставить ногу на нижнюю ступень, когда раздавшийся наверху крик заставил его замереть. Он сразу узнал голос Ясмини, но его полоснуло по сердцу то, что в ее крике слышалась боль. Дориан взлетел по древним ступеням, а крики продолжались, каждый пронзительнее другого.

Джинни сидел на куполе древнего мавзолея. Когда ему надоедало, что его укачивают и наряжают, как человеческого младенца, он удирал на свой любимый насест, где Ясмини не могла его достать.

Теперь он сонно почесывал под мышкой, прикрыв синими веками большие карие глаза. Каждые несколько минут он пошатывался и едва не падал, но тут же резко просыпался и моргал, глядя вниз, на сад.

Вдруг он почуял что-то, разбудившее его окончательно: коричное печенье. Джинни любил его больше всего на свете. Обезьянка встала во весь рост, удерживая равновесие с помощью длинного хвоста, и жадно огляделась.