Уилбур Смит - Муссон

Ясмини дрожала и тихо всхлипывала, прижавшись к его груди.

– Не плачь, Ясси… пожалуйста, не плачь…

– Я так счастлива, – выдохнула она. – Я за всю жизнь ни разу не была так счастлива…

Дориан подвел ее к плоскому обломку коралла и усадил, и она перестала наконец всхлипывать и отодвинулась, чтобы посмотреть в его лицо.

– Я даже в гареме слышала о тебе, о том, каким ты стал великим воином, как выиграл битву в пустыне, а потом отправился со своим отцом в Маскат и там выдержал еще одно яростное сражение.

– Не в одиночку же.

Он улыбнулся и провел кончиком пальца по ее губам. Они быстро, горячо говорили, перебивая друг друга, и все равно не могли высказать все до конца, часто умолкали на полуслове, перепрыгивая на другую мысль.

– А что случилось с твоей обезьянкой Джинни? – спросил Дориан.

Слезы снова наполнили глаза Ясмини, сверкнув в лунном свете.

– Джинни умер, – прошептала она. – Каш нашел его в своем драгоценном саду и забил насмерть лопатой. А потом прислал мне тельце в подарок.

Дориан тут же сменил тему, постаравшись отвлечь девушку более приятными детскими воспоминаниями, и вскоре она уже снова смеялась. В какой-то момент они оба замолчали, Ясмини застенчиво опустила глаза. И, не глядя на Дориана, спросила шепотом:

– А ты помнишь, как водил меня купаться в море? Я тогда впервые вышла из гарема.

– Помню…

Дориан внезапно охрип.

– Поведи меня еще раз туда, сейчас? – Она посмотрела на него. – Пожалуйста, Доули!

Рука об руку они пошли между деревьями и выбрались на пустынный берег, светившийся под луной. Пальмы отбрасывали на белый песок черно-пурпурные тени, вода отливала черным жемчужным сиянием.

С тех пор как они приходили сюда, пещера в камнях стала глубже от постоянных приливов. Они постояли у входа и повернулись друг к другу.

– То, что мы делаем, – грех? – спросила Ясмини.

– Если и так, мне все равно, – ответил Дориан. – Я знаю лишь то, что люблю тебя, и ничего греховного в этом не ощущаю.

– Я тоже люблю тебя, – отозвалась Ясмини. – И я не смогла бы никого другого полюбить, проживи я хоть сотню лет.

Она развязала ленту на вороте платья, и оно упало на песок. На Ясмини остались только шелковые шаровары.

Дориан смотрел на нее, не в силах даже дышать. Груди девушки налились, кожа стала гладкой и блестящей, как внутренняя часть раковины устриц.

– Ты прежде дразнил меня, говорил, что я похожа на обезьянку, – произнесла Ясмини отчасти с вызовом, отчасти робко, боясь его реакции.

– Теперь не похожа, – с трудом выдохнул Дориан. – Я никогда не видел более прекрасной женщины.

– А я так боялась, что не понравлюсь тебе… Но мне хочется тебе нравиться, Доули. Скажи, что нравлюсь, пожалуйста!

– Я люблю тебя, – ответил он. – Я хочу, чтобы ты стала моей женщиной и моей женой.

Она радостно засмеялась, взяла его руки и положила себе на грудь. Ее тело было теплым и податливым, соски грудей затвердели под его пальцами.

– Я твоя женщина. Думаю, я всегда была твоей женщиной. Не знаю, что из этого получится, но я хочу стать твоей женой, здесь, сейчас.

– Ты уверена, милая? Если кто-то узнает об этом, тебя ждет ужасная смерть.

– Быть без тебя – куда страшнее любой смерти, какую только может придумать Каш. Я понимаю, что так не может продолжаться вечно, но позволь мне эту ночь быть твоей женой. Покажи мне, каково это, Доули, покажи…

Дориан сбросил одежду на песок, положил на нее Ясмини и медленно, с бесконечной нежностью занялся с ней любовью, и луна стала свидетельницей заключенного между ними брака.

В последующие дни Дориан оказался по горло занят подготовкой к походу за пролив, на материк. Он купил всех вьючных животных, каких можно было найти на Ламу, приобрел верховых лошадей, а потом отправил одного из капитанов с тремя дау на юг, к Занзибару, за такими же приобретениями. Он также скупил горы зерна и товаров для торговли.

Каждый день он проводил по несколько часов за разговорами с арабскими торговцами, на чьи караваны нападали грабители. Дориан старался выяснить, что представляют собой эти разбойники, как они вооружены, как именно действуют во время нападений. Он подсчитал потери арабов, и они его потрясли. Украдено было золотого песка более чем на три лакха рупий, двадцать семь тонн свежей слоновой кости и почти пятнадцать тысяч только что пойманных рабов. У калифа имелись все причины для тревоги.

Что до самих мародеров, то о них говорили неопределенно и противоречиво. Кто-то заявлял, что это были белые, европейцы, с черными лучниками и копьеносцами. Другие твердили, что это просто дикари, сражающиеся дубинками и луками.

Один араб рассказал, что грабители нападают только ночью, когда караван разбивает лагерь. Другой утверждал, что бандиты устраивают засады днем, убивают всех арабов и что из его каравана спастись удалось лишь ему одному. Еще один торговец поведал, что его и всех его людей пощадили и отпустили, отобрав все имущество.

Дориан понял, что узнать наверняка ничего не удастся.

Ясно было только одно: мародеры появлялись, как лесные джинны, из джунглей на юге и там же исчезали.

– А что они делают с захваченными рабами? – спрашивал он, но арабы только пожимали в ответ плечами. – Они ведь должны их где-то продавать? – настаивал Дориан. – Им нужна целая флотилия больших кораблей, чтобы перевезти такое количество.

– Нигде у Берега Лихорадок такого флота не видели, – отвечали ему.

Недоумение Дориана все усиливалось.

Он получил слишком мало сведений, чтобы строить определенные планы. И он решил просто сосредоточиться на защите караванов, чтобы снова отправить их в путь, потому что торговля почти замерла. Перед лицом таких тяжелых потерь лишь немногие арабские торговцы из Ламу и Занзибара выражали готовность рискнуть и вложить деньги в новые экспедиции.

Другая часть подготовки Дориана касалась войны с бандитами: он намеревался проследить за ними до их крепости, загнать, как диких зверей, и уничтожить. Для этого он призвал разведчиков и проводников караванов, которые бездельничали из-за угасания торговли.

Дориан не мог начать поход, пока не изменится погода на материке, потому что стояло время Большой Воды, когда низкие прибрежные районы заливало дождями, и Побережье Лихорадок более чем оправдывало свою пугающую репутацию. Однако ему следовало быть готовым к отплытию, как только утихнут дожди и снова начнет дуть ветер кази.

Мысли о кази каждый раз возвращали Дориана к мыслям о Ясмини. Тот же самый ветер должен был унести ее на корабле на север, к замужеству. От этого все внутри Дориана сжималось от гнева и разочарования.

Он даже подумывал о том, чтобы написать калифу в Маскат и попросить его отменить эту помолвку. Он даже прикидывал, не признаться ли приемному отцу в своей любви, не попросить ли разрешения жениться на Ясмини.