Уилбур Смит - Муссон

Он взял второй пакет. Его помощник сунул руки под тело Ясмини и раздвинул ей ягодицы.

Она закусила губы, и зубы девушки порозовели от ее собственной крови. Она изгибалась так и эдак, но ничего не могла поделать. Слезы стекали ей на волосы.

Свободной рукой Каш пощупал ее:

– Ой, какие они нежные!

Рыдания Ясмини превратились в резкий пронзительный крик.

– Ну да, да, – мурлыкал Каш. – Вот так. Поглубже.

Он отступил назад:

– Готово! Свяжите ей вместе лодыжки и колени, чтобы она не смогла это вытолкнуть.

Евнухи действовали быстро, а потом отступили назад, любуясь на дело своих рук.

– Что ж, теперь идите, закончите копать могилку для шлюхи.

Помощники отправились на кладбище, и вскоре послышались звуки лопат, врезающихся в песчаную почву, и веселая болтовня евнухов.

А Каш подошел к Ясмини:

– Твои похоронные дроги уже готовы, и саван тоже. Скоро мы опустим тебя в землю. – Он указал в сторону работающих евнухов. – Я даже сам подготовил табличку своими любящими руками. Вот, посмотри. На ней дата твоей смерти и сказано, что ты умерла от лихорадки.

Ясмини затихла, все ее тело напряглось. Глаза, широко раскрытые, блестящие от слез, уставились в лицо евнуха, когда тот наклонился над ней.

– Видишь ли, сила этого перца так велика, что он проест и рисовую бумагу, и жир, тем более что снаружи ему поможет влага твоего собственного тела. И вскоре свертки развалятся и перец проникнет в твои тайные местечки.

Он погладил волосы Ясмини, убирая их со лба девушки, потом смахнул с ее глаз слезы с почти женской нежностью.

– Сначала ты почувствуешь легкое жжение, потом оно превратится в пламя, бешеное пламя, подобное адскому. Я видел много шлюх, умерших на этой деревянной скамье, но у меня нет слов, чтобы описать их страдания. Перец сожрет твою утробу и твои кишки, он будет подобен сотне крыс, а твои вопли донесутся до каждой женщины в гареме. И они вспомнят о тебе, когда испытают соблазн нагрешить. – Евнух уже тяжело дышал, возбудившись от воображаемой картины безумных страданий, его лицо отражало восторг. – Как скоро это начнется? – задал он риторический вопрос. – Нельзя сказать с уверенностью. Через час, или через два, или еще позже, никто не знает. Как долго протянется? И это неизвестно. Я видел такую девку, которая умерла за один день, а самые сильные могут протянуть и четыре дня, и так и будут орать до самого конца. Думаю, ты из самых сильных, но увидим. – Он подошел к двери и крикнул евнухам, копавшим могилу: – Вы еще не закончили? Пока все не сделаете, не возвращайтесь!

– Мы скоро!

Один из них прервал работу и облокотился на лопату. Над ямой торчала лишь макушка его бритой головы.

– Мы все сделаем, прежде чем лопнет первый пакет!

Каш вернулся в домик и удобно прислонился толстым телом к дальней стене.

– Ожидание – это самая интересная часть, – сообщил он девушке. – Некоторые умоляют о милосердии, но я знаю, что ты слишком горда для этого. Иногда очень храбрые пытаются скрыть от меня тот момент, когда перец вырывается наружу. Они стараются лишить меня наслаждения, но не слишком долго. – Он хихикнул. – Совсем недолго. – Он скрестил руки на по-женски мягкой груди. – Я буду рядом с тобой до конца, Ясмини. Я разделю с тобой каждый из этих изумительных моментов. И я, возможно, даже пролью слезинку над твоей могилой, потому что я сентиментальный человек, мягкосердечный.

Весть о том, что Каш отвел в маленький домик у кладбища очередную девушку, быстро разлетелась по гарему. И как только Тахи услышала это, она с жуткой уверенностью поняла, кто эта девушка.

И еще она точно знала, что именно должна делать. Тахи не колебалась. Набросив накидку и шарф, она схватила корзину, в которой всегда приносила покупки из города, когда ее посылали с поручениями королевские жены или наложницы. Как старая свободная женщина, она могла беспрепятственно ходить между гаремом и открытым миром за его стенами, и среди ее повседневных обязанностей был также поход на рынок.

Тахи вышла из своей темной комнатушки в задней части кухонного блока и почти побежала по крытой аркаде. Она боялась, что кто-нибудь из евнухов остановит ее прежде, чем она доберется до ворот.

Но над гаремом, над садом и аркадой повисла глубокая, неестественная тишина, словно погребальный саван.

Не смеялись дети, не пели женщины, очаги на кухне погасли. Все обитатели женского мира заперлись в своих комнатах вместе с детьми. Стояло такое безмолвие, что, когда Тахи остановилась и прислушалась, она услыхала лишь биение собственной крови в ушах.

У ворот стоял на страже всего один евнух, и он хорошо знал Тахи. Но он был так увлечен атмосферой предстоящей трагедии, что почти не посмотрел на ее лицо, когда Тахи приподняла вуаль, показывая себя. Он просто махнул ей пухлой рукой, унизанной кольцами.

Как только Тахи очутилась достаточно далеко от ворот, она бросила корзину и пустилась бегом. Через милю ее сердце уже так колотилось, что она с трудом могла дышать. Она упала на краю тропы, не в силах более сдвинуться с места.

Мимо проходил какой-то молодой раб. Возвращаясь домой, он гнал перед собой двух осликов, нагруженных корой мангрового дерева для окраски кожи. Тахи с трудом поднялась на ноги и пошарила под одеждой в поисках кошелька.

– Моя дочь умирает, – крикнула она парню. – Я должна привести к ней доктора!

И она протянула ему серебряную рупию.

– Отвези меня к нему – и получишь еще монету, когда мы доберемся до форта.

Парень жадно уставился на монету и энергично кивнул. Отвязав со спины одного ослика кору, он оставил ее на обочине тропы. Потом подсадил Тахи на животное и погнал ослика вовсю, а сам бежал следом, смеясь и крича женщине:

– Держись крепче, матушка! Мой Рабат бегает быстро, как молния! Ты окажешься в порту прежде, чем успеешь моргнуть дважды!

Дориан сидел на террасе рядом с Бен Абрамом. Они чашку за чашкой пили черный густой кофе и обсуждали список медикаментов и инструментов, которые могли понадобиться в экспедиции на материк. Оба чувствовали радость от встречи и возобновили старую дружбу почти в тот самый момент, когда Дориан сошел на берег Ламу. Каждый день Бен Абрам приходил к Дориану, чтобы присоединиться к его утренней молитве, а потом они подолгу сидели вместе, погрузившись в приятную, легкую беседу старых друзей.

– Я слишком стар, чтобы покидать этот остров, – возражал Бен Абрам, когда Дориан настаивал на том, чтобы доктор присоединился к его экспедиции и заботился о здоровье матросов и солдат.

– Мы оба прекрасно знаем, что ты силен и проворен, как в тот день, когда мы впервые встретились, – твердил Дориан. – Неужели ты позволишь мне умереть от какой-нибудь ужасной болезни во внутренних землях? Ты мне нужен, Бен Абрам!