Александр Коломийцев - Эллада

Наконец муки закончились, истязатели развернули тело и оставили в покое, очевидно, смотрели вниз, в ров. Один из надсмотрщиков пробурчал: «Ну, давай бросать! Кого любоваться на эту падаль?» Анаксимандра подняли, раскачали, и он полетел навстречу свободе. Бросок надзиратели из усердия совершили хороший. Не ударившись ни разу о склон, упал на трупы.

Наступила прохлада, землю окутали густые сумерки. Изуверский бич изорвал тряпьё, прикрывавшее тело, он был совершенно наг. Анаксимандр сел, огляделся. Луна ещё не взошла, на чёрном небосводе ярко сияли звёзды, неверным светом освещая оскалы мертвяков, склоны рва, смутно прорисовывались горы.

Оступаясь, спотыкаясь о камни, остовы несчастных, нашедших здесь последний приют, Анаксимандр выбрался изо рва, пересёк голую лощину, добежал до склона соседней горы, углубился в чащу. Способ побега он избрал самый болезненный, и хотя достаточно рискованный — надзиратели могли забить до смерти, мог расшибиться при падении, — в тоже время самый верный. Он не числится в беглых. Хозяину доложат, что раб по кличке Купец издох от непосильной работы, и с ним поступили, как обычно поступают с падалью.

После полудня погода изменилась. По небу густо поползли громадины серых туч. Занимаясь приготовлениями к охоте, Анаксимандр с опаской поглядывал на небо. Тучи загромоздили весь небосвод, закрыли солнце, но дождя не было. К вечеру сходил на ручей за водой, наготовил дров, поел ягод, и в сумерках отправился на охоту.

Ночь прошла в напряжении, со всех сторон слышались шорохи, сопение. От внезапных криков ночных птиц волосы становились дыбом. В непроглядной тьме даже шаги ежа или бег мыши производил угрожающий шум. А когда на востоке звёзды утратили яркий блеск, на охотника навалился необоримый сон. Избавляясь от дрёмы, Анаксимандр искусал нижнюю губу. Постепенно густая тьма разбавилась белёсым светом, чутьём уловил на тропе движение. В предрассветной мути от ручья поднимались три лани. Не доходя до камня, животные, играя на нервах охотника, остановились, подняв головы, прислушались, понюхали воздух. Не почуяв опасности, неспешно продолжили путь. Первую лань Анаксимандр пропустил и с силой воткнул копьё в брюхо второй. Животные метнулись в сторону. Разгорячённый охотник, подхватив палицу и второе копьё, пустился в преследование. Оружие тормозило бег, Анаксимандр спотыкался, падал, мысленно молил Артемиду не позволить лани убежать. Той приходилось тяжелей, чем охотнику. Рана была ужасной, но не повлекла мгновенную смерть. Копьё застряло в теле, цеплялось за ветви, кусты, мешая спасению. Лань, споткнувшись, упала на колени, подбежавший Анаксимандр воткнул в бедро кривулину. Израненная лань из последних сил вскочила и в три прыжка исчезла из глаз. Анаксимандр бросился следом, но лань как в воду канула. Он уже подумывал, не дождаться ли утра и по кровавому следу отыскать добычу, но в двух десятках оргий послышался шум, возня, и, не разбирая дороги, устремился туда. Лань в смертном ужасе наткнулась на куст, торчавшие из тела копья запутались в можжевельнике, и всякое движение доставляло несчастному животному невыносимую боль. Подоспевший преследователь ударом палицы прекратил мучения.

Было ещё довольно темно, за несколько шагов кусты, деревья проглядывали расплывчатыми силуэтами, но в предвкушении обильной трапезы Анаксимандр не стал ждать рассвета. Взгромоздив на плечи охотничий трофей, оружие, побрёл к становищу. Проснувшийся голод был так силён, что, казалось, попадись навстречу лев, привлечённый запахом крови, он без страха вступит с ним в схватку, отстаивая добычу.

Подброшенные в костёр дрова добавили сил огню, взметнувшиеся языки пламени осветили площадку. Первым делом Анаксимандр выворотил приглянувшуюся глыбу. Каменюка оказалась продолговатой, похожей на огромную морковку, к тому же покачивалась на выпуклом основании. Из-за причудливой формы для предстоящего действа скальный осколок не подходил, но Анаксимандр надеялся, что боги войдут в его положение и простят отступление от нормы. Сложив на алтарь дрова, поджёг головней. Когда огонь запылал, выхватил горящий сук, окунул в чашу. Посудина оказалась несоразмерной головне и едва не опрокинулась. Зачерпнув подёрнувшуюся серой плёнкой освящённую воду, окропил лань, вымыл руки. Это тоже было отступление от правил. Кропить водой следовало живую жертву, но Анаксимандр надеялся, что и к этому нарушению боги отнесутся снисходительно.

Каменным ножом, ногтями Анаксимандр освежевал и выпотрошил тушу, выдрал со спины три увесистых ломтя, приступил к жертвоприношению. Освободил на алтаре место от жарких углей, положил на него мясо, требуху — почки, сердце, печень, лёгкие. Обложив жертву жиром, содранным со шкуры и туши, добавил на алтарь дров. Срезав с бёдер два куска, насадил на прутья, устроил над угольями костра. Закончив приготовления, вымыл руки, расшевелил огонь на алтаре. Мясо, жир, требуха шкворчали в пламени, дым густел и в лучах разгорающейся зари косо устремлялся к небу.

Анаксимандр поднялся, вздел перед собой руки, громогласно заговорил с богами. Вознеся похвалу, благодарил богов: Зевса за избавление от мук и рабства, Артемиду за удачную охоту и спасение от хищников, Гермеса за указание пути в благодатное место. От благодарности перешёл к просьбам. Кронида просил о сохранении жизни и счастливом соединении с милым семейством, Артемиду — о защите от хищников и даровании пропитания, Гермеса — о покровительстве в пути, дабы не блуждал в поисках дороги, а сразу нашёл безопасное и верное направление, и вновь Громовержца — дабы не отняли у него в пути жизнь и свободу.

Поправив мясо над костром, Анаксимандр обратился к алтарю. Мясо на алтаре спеклось в один комок, покрылось чёрной коркой. Анаксимандр раздробил комок, подложил, не жалея, дров. Дым вновь почернел, устремился ввысь, унося жертву богам. Спазмы раздирали желудок, рот полнился слюной, но, прежде чем приступить к собственной трапезе, нужно позаботиться о богах, ибо от них зависело его счастливое возвращение в родной дом и само существование. Жертвенное мясо потрескивало, чадило; убедившись, что жертва принята, приступил к завтраку. Трапезничали боги, трапезничал путник.

Вольно Левкиппу, сидя у прохладного бассейна в тенистом саду, рассуждать о рассыпающихся в пространстве и вновь соединяющихся видиках. Намекать об обычной для живого тела структуре богов, словно к богам применимо такое понятие, как структура. И, как следствие, сомневаться в их божественной сущности. Можно и пофилософствовать, если рабы наткут, нашьют, напарят, нажарят, наварят, выкормят скот, наделают сыров, даже вымоют в бане и умастят тело. На сытый желудок, в холе и неге, отчего не пофилософствовать? А если ты один на один с дикой природой, беспомощен и наг, и даже встреча с людьми страшит более встречи со свирепым львом? Одна надежда на богов. А не приключилось ли с ним нынешнее несчастье по воле олимпийцев, как наказание за сомнение в вере? Не есть ли его рабство наказанием за богохульные мысли? Ведь он дерзнул размышлять, из чего состоят боги, не из таких ли видиков, что и он сам, и весь сущий мир? Мало того, он ещё призадумывался, да существуют ли они вообще. Но боги всемилостивы, они даровали шанс и теперь наблюдают, как он воспользуется предоставившейся возможностью и поведёт себя.