Игорь Болгарин - Хмель свободы

Бывший драгун Якоб, со своим неизменным «Льюисом» на плече, встал первым, по нему подравнивались остальные. Вихрастый очкарик с волочащейся по земле саблей. Угрюмый крепыш с длинными пейсами, торчащими подобно кошачьим усам. Долговязый немолодой колонист со шрамом на лбу…

Махновцы насмешливо смотрели на эту странную новую роту в войске батьки Махно. И когда Лейба удалился к шеренге, кто-то из конвоя спросил:

– Батько, це шо? Рота чи вооруженна синагога? Чого у ных таки прями ружжа?

– Выкинь глупости с головы! – отрезал Нестор. – Я таких видел в деле. Нормальные хлопцы!

– Ряды сдвой! – скомандовал Якоб, и отряд довольно четко выполнил команду.

Лейба с улыбкой искоса взглянул на Махно: мол, знай наших!

– Скажите им речь, батько! – попросил Лейба. – Скажите им такую речь, шоб заиграло сердце!

Нестор подошел поближе к строю. Вглядываясь в лица, набрал побольше воздуха. Выдержал паузу. И по мере того как он выжидал, люди еще больше подравнивались и наконец замерли. Им тоже хотелось выглядеть орлами. Даже те, кто был явно не предназначен к военной службе, тянули вверх подбородки. Подрагивали длинные винтовки в руках малорослых мальчишек. Не очень, прямо скажем, устрашающее для противника зрелище – строй еврейских колонистов.

– Бойцы революции! – прокричал Нестор. – Настал и ваш час защиты воли и свободы, каковую принесла на Гуляйпольщину великая наша мать Анархия!.. Что такое жизнь человеческа? Так, ничто! С комариный хоботок! А счастье и равенство всех людей, всех наций? Эт-то ж во! – Он раскинул руки, обнимая пространство…

Его слова летели над пробуждающейся степью. Подступала весна девятнадцатого года, самого кровавого в истории Гражданской войны…

Федос Щусь, перейдя вброд речку Токмачку, залег на бугорочке среди верболоза и рассматривал в бинокль другую колонию, немецкую – Либерсдорф. Она казалась игрушечной в линзах трофейного «цейса». Аккуратные домики, черепичные крыши, люди в жилетках, гольфах и чулках, копошащиеся во дворах.

– Живут же, заразы! – сплюнул Щусь, не отрываясь от бинокля. – Богатеи. Ксплуататоры!

– Дай! – протянула руку к биноклю Маруся Никифорова и, получив игрушку, тоже зло процедила: – Аккуратисты, гады! Прям душа горит!

Полк Щуся, тачанки, конница – все было упрятано позади, в лощине, среди низкорослых приречных деревьев и верболоза, который уже начал пушить свои сережки.

– И у меня, Манюся! Тоже! Душа горит! – Щусь воровато огляделся по сторонам и вдруг приник к Марусе. Обхватил ее одной рукой, а другую попытался сунуть ей за пазуху. И при этом хриплым прерывающимся голосом бормотал: – Я это… я трошечки… ты не думай… сколько уже без бабы…

Маруся дернулась так, что Федос откатился. Вскочила и, выхватив из-за голенища плеть, несколько раз огрела ею Щуся по голове.

– Ляжь, скаженная! – прикрывая рукой голову, прошипел Федос. – Увидят – перестреляют!

– Козел! – прошипела Маруся и снова улеглась рядом со Щусем.

– Не злись, Манюся! Мы, мужики, як старц(и). Наше дело просить, ваше дело чи отказывать, чи давать. Но шоб плетюганами… – Он провел рукой по лицу, нащупал вздувшиеся болезненные рубцы. – Ты глянь, шо с лицом сотворила. Меня ж мои хлопцы не узнают.

– Еще раз Манюсей обзовешь – точно не узнают.

– Малохольна! Беры свой отряд и пали колонию! Всю! Шоб батько там, в Гуляйполи, столб дыма увидел! И немцев с села не выпускай, пускай посмаляться… Гранаты кидай! Побольше грома!

– А ты? – уже мирно, почти дружелюбно спросила Никифорова.

– А я выйду на Сеножаровску дорогу. Белякы як увидят, шо колония горит, кинутся своим на подмогу. Тут им Фома Кожин и покажет, как он рубит дрова…

– Хитроумный ты, чертяка, – усмехнулась Маруся. – Наверное, многим девкам головы скрутил за свою молодость…

– А я ще не старый, – оскалил зубы Щусь. – Ще поскручиваю.

– Нарвешься на какую-то! – Маруся смерила Щуся презрительным взглядом. – Пообрывает тебе все, шо висит… котяра!

Они спустились в лощину. И уже через несколько мгновений Маруся со своим отрядом помчалась к колонии…

А Щусь прошелся вдоль тачанок, мимо Фомы Кожина, мимо деда Правды.

– Нам спешить не надо. Хай Маруська делает свою роботу, – сказал он небрежно. – А задача у нас така: сделать этим колонистским гусарам примерно то, шо тогда под Дибровкою!.. Не забыл, Фома?

– Еще б! – отозвался за молчаливого Фому дед Правда. – Я и то их штук двадцать пидкосыв, як лозу…

– Знаю, знаю, – сказал Федос. – Так от! Похоже, у них там генерал Тилло из гвардейских кавалергардов… З нашими тачанкамы они ще пока не познакомились. Надо б познакомить.

Фома Кожин был, как всегда, молчалив и серьезен. Балагурство Щуся ему было не по душе. Говорил Фома всегда мало, в основном по делу.

– Вот что! – обратился он к своим пулеметчикам. – Помните, у вас всего по одной ленте. Двести пятьдесят патронов. Каждая вторая пуля – в точку. Очереди короткие, прицельные. Не сничтожим мы их – порежуть они нас. Как баранов. Все!

Они неторопливо собрались, выехали из неглубокой балочки и увидели, что Марусина «рота» уже у самой околицы. Въехала в колонию. Раздались первые выстрелы, первые разрывы гранат…

И заметались по селу жители, стали загонять в хлева скотину.

В большом кирпичном здании с надписью «Школа» старик-сторож торопливо закрывал расписанные цветочками ставни больших окон.

С гиканьем пролетая мимо школы, какой-то махновец бросил в еще не закрытое ставней окно гранату. Зазвенели стекла. Взрыв, и над колонией разнесся пронзительный крик множества детских голосов.

В другом месте Марусины хлопцы подожгли пучки соломы. Помчались к сараям, гумнам… Легко вспыхивали сараи с их соломенными стрехами.

Полетели гранаты в окна других каменных домов. Дымное пламя занялось над массивным амбаром.

Над колонией повис сплошной гул: взрывы и выстрелы смешались с криками людей, воем рвущихся с цепей собак, мычанием коров, гоготом гусей.

Объезжая стороной колонию, Щусь видел, как над ней поднимаются клубы дыма. Дед Правда принюхался, как чуткое животное, поводя ноздрями.

– Дура, зерно пидпалыла! – мрачно сказал он. – То ж хлеб!.. Хиба ж можно!..

А по шляху к Сеножаровке, вырвавшись из колонии, помчалась высокая немецкая фура. И лошади, и их хозяева обезумели. С фуры сорвало верх, торчали только дуги, и там, за дощатыми бортами, во весь голос орали перепуганные дети…

– Остановыть? – спросил один из хлопцев у Щуся. – Там же диты!

– Сдурел? – обозлился комполка. – Пусть скачуть! Шоб генеральская кавалерия поскорее на нас кинулась!..

Когда фура исчезла с глаз, конница и тачанки Щуся выбрались на пыльный шлях. Он был пуст…