Мария Барыкова - Клаудиа, или Дети Испании

С наступлением осени обстановка вновь стала накаляться. Возмущение, как лесной пожар, захватывало все новые области, оружие брали новые тысячи, не было, казалось, села, где не образовалась бы своя хунта. И только в замке д'Альбре царило благоухание ранних плодов и тишина, словно он действительно был раем. Педро метался, как зверь в клетке, и душными пряными вечерами, сидя на подоконнике комнаты Игнасио, говорил и говорил, словно в словах желал выплеснуть весь пыл своей деятельной натуры.

— Ты представляешь, когда начались восстания в Астурии, первыми били даже не французов, а тех, кого посчитали недостаточно пылкими защитниками Испании!

— Но это… террор, — осторожно заметил Игнасио.

— Террор? Пожалуй, да, но именно он создал армию. Как только какой-нибудь отряд терпит поражение, он просто вешает своего начальника. Ты же знаешь, мы народ благочестивый и храбрый, но военным духом, увы, не одарены. Да и к регулярной армии издавна относимся с неприязнью или пренебрежением… — «Ведь и Хуан, несмотря на лейтенантский чин, предпочел не гвардию, а свободную охоту», — внезапно подумал он и продолжил. — Но эта война почти религиозная…

— Настоящий крестовый поход, — перебил его Игнасио, жадно слушавший обожаемого им Педро и страстно желавший вставить и свое слово. — Анхельмо из конюшен сам показывал мне красную повязку, на которой написано: «Vincer o morir pro patria et pro Ferdinando VII»! [141] Победить или умереть за родину и за Фердинанда Седьмого ( исп .).

— На полях Рио-Секко их легло двадцать семь тысяч! — почти не слушал мальчика Педро. — Там дрались женщины! Ты представляешь, я слышал, как одна крестьянка уничтожила целый отряд французов…

— Как?

— Когда они заняли деревню, то, разумеется, стали везде искать еду. И тогда эта женщина, которая одна осталась в пустой деревне да еще с малышом на руках, привела их к себе домой. А там стол и все, как положено: олья, колбасы, вино. Французы, само собой, не поверили, что она так просто отдает им такое богатство, ну, и велели сначала самой все попробовать. Она, как ни в чем не бывало, берет все и ест. Французы в недоумении переглядываются, но, видно все еще сомневаются, и тогда… тогда они велят ей накормить своего ребенка.

— И она накормила? — раскрыв от ужаса глаза, спросил пораженный Игнасио.

— Не моргнув глазом.

— И тогда французы набросились на еду? И…

— Да, и все подохли… вместе с этой женщиной и ее ребенком, — и Педро едва не застонал. — А я…

— Мы, — серьезно поправил его Игнасио и вдруг совсем по-детски добавил. — Ну, что тебе стоит убежать и взять меня с собой, Педро?!

Но Педро в тоске и отчаянии только до крови вонзал в ладонь ногти.

Такие беседы повторялись едва ли не еженощно, но в сентябре, наконец, была создана центральная хунта, и борьба приняла более или менее организованный вид. Беспокойство Педро тоже достигло критической точки. Он похудел, почернел и разговаривал, пожалуй, лишь с Игнасио. Однако, дон Гаспаро, прекрасно видя состояние своего подопечного, не ободрял его ни словом, ни взглядом и не давал даже намека на разговор, на который в глубине души Педро все еще надеялся.

Наоборот вечера и приемы продолжались, казалось, с еще большей пышностью, и люди, приглашавшиеся на них, становились все необычнее. Например, однажды в замок д’Альбре прибыл русский барон Григорий Строганов, еще совсем недавно бывший послом России в Мадриде. С ним вместе прибыла красавица жена, чистокровная португальская графиня Джулия д’Эга, бывшая жена камергера испанской королевы, бросившая ради высокого молодого русского красавца своего мужа.

Быть может, они и не покинули бы Мадрид, но 14 октября 1808 года по Мадриду разнесся слух, что в русском посольстве прячутся французы. Разъяренные жители ворвались в посольство и перевернули там все вверх дном, однако никаких французов не нашли. Несмотря на все извинения, которые принесли русскому послу власти и сами жители, барон Строганов на следующий же день покинул столицу Испании, заявив, что более не чувствует себя там в безопасности. Покинув столицу Испании, барон направлялся в Вену, к друзьям. Клаудиа никогда не встречалась с Джулией ранее, а потому обе дамы не обмолвились даже словом.

Русский посол, на которого съехалось посмотреть немало гостей, был несказанно удивлен, когда прекрасно знакомую ему Женевьеву де Салиньи, неоднократно виденную им в покоях Князя мира во время переговоров о возможности бракосочетания Франсиско де Паула с русской принцессой Анной, вдруг представили ему совсем другим именем.

— Ах, мадмуазель де Гризальва, ах, сеньорита, — только что и нашелся сказать барон. Но это был не последний сюрприз. При представлении ее спутника оказалось, что Игнасио на самом деле отнюдь не сын герцога Алькудиа и не бастард, а родной брат мнимой француженки и совершенно законный наследник старинного, хотя и обедневшего испанского рода. Несчастный русский, несмотря на свою многолетнюю дипломатическую практику, окончательно лишился дара речи и несколько мгновений с нескрываемым изумлением разглядывал этого высокого мальчика, действительно, как две капли воды, похожего на сестру.

Однако большой опыт все же взял верх, и барон, добродушно рассмеявшись, изящно отшутился:

— Оказывается, истинные тайны мадридского двора можно узнать только покинув его, а отнюдь не живя там долгие годы.

На приеме он много рассказывал о том, что происходит в Мадриде. Собравшиеся, не веря своим ушам, узнали, что в столице фактически голод, аристократия с трудом распродает драгоценности, город наводнен полицейскими агентами, аресты «за пособничество инсургентам» стали обыденностью. Во всем этом Строганов открыто обвинял Хунту, которая своим бездарным поведением пытается угодить и правительству Бонапарта, и местным испанским грандам. С большим негодованием барон говорил и о том, что примас Испании, кардинал де Вальябрига, единственный из инфантов, оставшийся в Мадриде и вошедший в состав Хунты, беспокоился вовсе не о стране, а о своей любимой сестре, соломенной вдове бывшего королевского фаворита. В результате глава испанского католичества фактически занимался лишь спасением имущественных прав своего изгнанного с позором зятя.

— И это в то время, когда люди на улицах дерутся из-за капустной кочерыжки! Разумеется, многие ждали каких-то реальных шагов от герцогини Осунской, женщины, как известно, смелой, поборницы разума и сторонницы реформ, — грустно вздохнул барон. — Однако эта знатная дама исчезла из Мадрида бесследно.

— Поскольку теперь вы вдали от мадридского двора, господин посол, — усмехнулся дон Гаспаро, — то вправе стать обладателем и еще одной его тайны. Герцогиня Осунская по моей личной просьбе уехала в отдаленное поместье под Кадисом, куда я отправил ей целый сундук новейших сочинений.