Мария Барыкова - Клаудиа, или Дети Испании

На Лобау царил траур, Вена выжидательно замерла. А на левом, северном берегу Дуная всю ночь раздавались ликующие крики и гремел салют победы.

— Ваше императорское величество, генерал Сент Илер погиб, маршал Ланн ранен…

— Что?! — император вынырнул, будто из забытья.

— Множество пулевых ранений и пушечным ядром раздроблены оба колена.

Бонапарт почти бегом бросился вслед за адъютантом, принесшим ему это страшное известие.

Быстро, не глядя по сторонам, они проносились мимо многочисленных костров, мимо угрюмо сушившихся солдат, вымокших, уставших, озлобленных, потерявших в этот день столько товарищей. Но, узнав своего великого императора, эти вышколенные солдаты все же привычно вскакивали и приветствовали его обычным «Vive l’impereur!» [182] Да здравствует император! ( фр .) И эта громовая волна приветствий, перекатываясь от одного костра к другому, сопровождала Наполеона до самой палатки, из которой все отчетливей доносились зловещие, отчаянные стоны.

Наполеон ворвался в палатку и сразу же увидел бледное, столь дорогое ему лицо любимого друга и лучшего маршала. Все еще красивое, оно было покрыто мелкими каплями пота, и мокрые светлые кудри прилипли ко лбу. Наполеон припал губами к этому высокому лбу и почувствовал, какой жар сжигает несчастного товарища, с которым связывали его годы молодости и блестящих побед.

Ланн стонал и метался в полуобморочном состоянии, видимо, не узнавая вошедшего. Император присел рядом с походной кроватью, изрядно пропитанной кровью, и положил руку ему на плечо.

— Ланн, Ланн, ты слышишь меня? Ты узнаешь меня?

— О да, сир, — вдруг, явив ему полные ужаса глаза, ответил маршал. — Вот вы и потеряли меня, вашего лучшего друга…

Император сидел молча, словно пораженный громом. Так просто и так нелепо уходил из жизни этот красивый и талантливый человек… Но что сейчас он мог сказать своему замечательному полководцу, надежному и любимому товарищу? «Неужели он и правда умрет?» — все билась в мозгу Бонапарта ужасная мысль, от которой немели чувства и каменело тело, а по щекам начинали ползти слезы. И вдруг он услышал невероятный, страшный, прерываемый мучительными стонами бред.

— Друг, спаси, спаси меня, ведь ты же все можешь, сделай же что-нибудь, сделай же что-нибудь. Я не хочу умирать, слышишь, слышишь, я не хочу умирать, спаси меня… О, как мне больно… проклятье… Вы правы, ваша светлость, Бог накажет всех нас… Все мы лишь пушечное мясо… Ах, сир, ты ничего не знаешь, нас всех одурачили, нас всех, и герцога Берга, и тебя… ха-ха-ха… Мы все — только пушечное мясо… О, Господи, как мне больно… Но я ничего не скажу тебе, не скажу… и не потому, что обещал его светлости, а просто потому, что тебе бесполезно говорить… Ты все равно давно перестал меня слушать… отсылал все дальше. И теперь уже дальше некуда… Но ты и сам мертв, ты умер уже давно, отвергнув Бога… И ты не в силах спасти меня… теперь ты уже ничего, ничего не сможешь сделать… лишь Он бы смог… Но поздно, поздно, все кончено… Этот чертов генерал прав, нет чести в победе пушками… Из Сарагосы прилетело мое ядро… Проклятая артиллеристка! Ты слышишь, сир, как быстро оно догнало меня… принеслось и лишило ног… О, не ног, всей жизни… О, сир!.. О дева…

Не в силах больше выносить этот бред, император молча встал и покинул наполненную смешанным запахом крови, горелого мяса, спирта и пота палатку, в которой бился обреченный голос умирающего друга.

Но и на следующий вечер, слушая в театре «Ан-дер-Вин» оперу великого Гайдна «Роланд-паладин» и всем своим видом демонстрируя горожанам, что ничего особенного не произошло, во всех ариях он слышал только слова Ланна: «Мы прокляты, прокляты, прокляты…» и вновь предательские слезы сползали по его щекам.

Однако опера понравилась императору, и он приказал выставить почетный караул у дома умирающего композитора.

Целую неделю бились хирурги во главе со знаменитым Айваном за жизнь нового французского Роланда, целую неделю по Вене ходили бюллетени о его состоянии, вместе с бюллетенями о состоянии здоровья великого Гайдна. И долгие бесконечные часы этот лихой гусар и красавец, получивший в 1804 году маршальский жезл, а после Аустерлица титул герцога Монтебелло, мучался и бредил, цепляясь за жизнь, которую так любил.

Но, ампутировав сначала одну, а через день и другую ногу, врачи, наконец, признались Наполеону, что положение безнадежно, и страдать маршалу осталось немного. У дверей бывшей спальни эрцгерцога, куда перенесли раненого, уже стояли, опустив головы, почти все его маршалы. Каждый понимал, что это только начало, и следующим может стать любой из них. Оглядев их мрачным взглядом воспаленных глаз и оставив за дверью свиту, император вошел в спальню.

Айван, уже без белого фартука, стоял у изголовья, держа пальцы на пульсе умирающего.

— У вас не больше двух минут, Ваше Величество.

Наполеон молча встал в ногах кровати.

И вот Ланн открыл глаза, от страданий ставшие бездонными, увидел перед собой скорбно стоящего императора и вдруг успокоился.

— Vivez, et sauver l’arme! [183] Живите и спасите армию ( фр .). — совершенно ровным голосом сказал он, и тело его вытянулось в последней судороге.

Наполеон сам закрыл глаза своему любимому другу, своему лучшему маршалу — первому маршалу, сложившему за него свою голову, и глухо сказал:

— Эта потеря дорого обойдется им…

В этот день, 31 мая 1809 года в Вене ушли из жизни сразу два всемирно известных человека, семидесятисемилетний Йозеф Гайдн и сорокалетний Жан Ланн.

Но император Франции так и не понял не только того, о чем Гайдн написал своего Роланда, но и того, что именно в предсмертном бреду и в короткую минуту просветления перед самым концом завещал Наполеону его Роланд. И эта потеря дорого обошлась не столько им , сколько Франции. Еще много миллионов лучших сынов прекрасной страны было превращено в пушечное мясо, прежде чем «великого мясника» смог остановить герцог Веллингтон.

Испанский аристократ, возглавивший в 1808 году Аранхуэсское восстание под именем «дядя Педро».

Альпаргаты — обувь из полотна с плетеной из шпагата подошвой.

Добрый день ( по-каталански ).

Фанега — земельная мера, равная приблизительно 55 арам.

Дуро — денежная единица =20 реалам = 5 песетам.

Агуардьенте — виноградная водка.

Перевод Н. Горской.

Во имя отца, и сына и святого духа. Аминь (лат.).

Кура — священник ( исп. ).

Лига — испанская мера длины, равная примерно 5,5 км.