Мария Барыкова - Клаудиа, или Дети Испании

Но Альба лишь слегка усмехнулась в ответ, весьма заинтригованная тем, что и кардинал, похоже, не в первый раз видит юную Женевьеву.

Клаудиа же, до сих пор все еще вполне свободно державшаяся, при этом новом сюрпризе вдруг вся внутренне похолодела. И когда кардинал тут же направился прямо к ней, перед мысленным взором девушки всплыла опаленная наплывающим на нее алым цветом надгробная плита на склепе сестры Анны. «За побег из монастыря…»

Однако Луис Мария повел себя неожиданно вполне по светски.

— Я несказанно рад снова видеть вас, дорогая Женевьева, — сладко пел он, протягивая девушке руку для поцелуя.

— Чрезвычайно признательна, Ваше Высокопреосвященство, что вы оставили свое странное заблуждение, — с явным французским акцентом, нежнейшим голосом пропела Клаудиа.

— Надеюсь, вы не держите на меня обиды? В моем положении приходится сталкиваться с такой массой людей, что ошибки неизбежны. И все же не понимаю, как я мог так ошибиться?! — посетовал кардинал. — Кстати, на днях один мой архиепископ как раз отправляется во Францию. Он мог бы передать вашему отцу привет или даже небольшое письмо, — с приятнейшей улыбкой неожиданно предложил он.

— Не стоит так утруждать себя, Ваше Высокопреосвященство. Я чрезвычайно благодарна вам за заботу, но привет, пусть даже от родной дочери, переданный члену революционного правительства через церковное лицо… Вы понимаете, у нас во Франции на это смотрят совсем по-другому… Вы же не хотите неприятностей господину де Салиньи, тем более, что он их ничем не заслужил.

— Ах, да, совсем забыл об этом, мадмуазель. Ведь в отличие от нас, революционеры не церемонятся при достижении своих целей. Кто знает, быть может, хотя бы в этом они умнее нас.

— Неужели вы действительно так считаете, Ваше Высокопреосвященство? Но, по-моему, это никак не может сделать их умнее. Пренебрежение условностями и церемониями как раз наоборот делает людей глупее и… вульгарнее.

— О, мадмуазель, я просто восхищен вашей мудростью! — с неподдельным восторгом воскликнул Вальябрига и собрался втянуть девушку в еще более скользкий разговор.

Но тут герцогиня Альба пригласила гостей к столу, и все разговоры на этом закончились или, по крайней мере, прервались на некоторое время.

Все проследовали в столовую, стены которой оказались сплошь увешаны картинами. На самом почетном месте висела картина Веласкеса, изображавшая сидящих у очага мужчин, а с ней соседствовал Вандейковский «Брак в Кане Галилейской». Все остальные картины представляли собой натюрморты фламандских, французских и испанских художников. Дичь, рыба, плоды и прочая снедь были выписаны столь сочно, что при одном взгляде на них начинали течь слюнки. Однако стол, ожидавший гостей, оказался гораздо менее роскошным: на нем было всего несколько блюд, причем, скорее, в народном духе, зато изысканных вин — в изобилии.

Сначала, согласно этикету, был усажен Фердинанд, затем сестра и брат Вальябриги, затем Князь мира, супруги герцог и герцогиня Осунские, графиня Кастильофель и Женевьева. Хитрая Альба устроила так, что Годой оказался рядом с женой, Фердинанд, к величайшему своему счастью, с Женевьевой; кардиналу же, пришлось удовольствоваться соседством с Пепой Тудо, графиней Кастильофель. Сама герцогиня Альба заняла место во главе стола, усадив рядом гостившего у нее кузена — дона Карлоса Пиньятелли.

Годой чувствовал себя не совсем ловко, сидя между своей официальной женой графиней Чинчон и Клаудией, да еще и напротив неофициальной жены Пепы, Клаудия тоже была весьма недовольна, но даже не столько соседством принца, сколько тем, что оказалась визави с кардиналом. Утешала она себя лишь тем, что ее возлюбленному, должно быть, приходится сейчас гораздо хуже. Но торжественный ужин начался, и за столом завязалась общая беседа.

— Как поживает наш с вами любимый монастырь, сеньор кардинал? — вдруг обратилась к дону Луису-Марии герцогиня Альба.

— Прекрасно, Ваше Сиятельство. Не так давно меня даже посетила его настоятельница, этот перл добродетели, мать Агнес, — добавил он, бросив беглый взгляд на Клаудиу.

— Но о каком монастыре вы говорите, Ваше Высокопреосвященство? — глядя прямо в глаза кардиналу, весело поинтересовалась девушка.

— О монастыре Святого Франциска в Уржеле, — откровенно возвращая ей взгляд, спокойно ответил кардинал.

— Так уж не за послушницу ли именно этого монастыря, Ваше Высокопреосвященство, вы приняли меня при первой нашей встрече?

— Именно так, мадмуазель, за сестру Анну, необычайно способную девушку, подававшую большие надежды.

— Почему подававшую? Разве вы уже не убедились в том, что эта сестра по-прежнему в монастыре и не имеет со мной ничего общего?

— Увы, дорогая Женевьева, сестра Анна исчезла из монастыря при весьма загадочных обстоятельствах…

— Так вы, Ваше Высокопреосвященство, приняли нашу гостью за ту исчезнувшую монашку?! — искренне удивилась Альба. — Но разве вы не верите в то, о чем говорят по всей Испании?! Сестра Анна чудесным образом вознеслась к Господу Богу прямо из своей кельи, и туда вот уже два года стекаются паломники чуть ли не со всего света. Девица стала славой монастыря, затмив даже мученическую смерть бывшей настоятельницы, и монастырь в народе теперь так и именуется — обитель Святой Анны. А вы, человек, к словам которого прислушивается столь множественная паства, святое лицо… — тут губы герцогини невольно дрогнули в подавляемой улыбке — … покровитель этого монастыря, наконец, вдруг хотите заявить всему миру, что это неправда?! Удивляюсь вам, Ваше Высокопреосвященство!

Вальябрига заметно смутился таким неожиданным поворотом и попытался загладить неловкость.

— Ну, что вы, герцогиня! Вы знаете мою щепетильность в подобных вопросах! Я и сам, встретив прекрасную Женевьеву в гостях у герцогини Осунской, был необычайно удивлен и обескуражен ее поразительным сходством с новообретенной святой…

— А мне кажется, Ваше Высокопреосвященство, — вдруг рассмеялась герцогиня Альба. — Вас просто искушает Господь Бог.

— Пожалуй, вы правы, — пробормотал с красным от смущения и едва ли не слившимся с цветом сутаны лицом Вальябрига.

Но Клаудиа уловила в его мимолетно брошенном на нее взгляде искру злости, если не сказать, настоящей ненависти, и поняла, что кардинал впервые ощутил свое полное поражение по-настоящему только теперь и именно с этого момента и на все времена стал одним из самых опасных и, что еще хуже, тайных ее врагов.

— Я не удивлюсь теперь, если завтра вы вдруг заявите, что и Святая Клара тоже самозванка, — не унималась Мария Тереза. — А ведь сам Папа Пий Седьмой особым эдиктом разрешил ей произнести обеты монахинь-капуцинок.