Эмилио Сальгари - Сын Красного Корсара. Последние флибустьеры

– Подождите минутку.

– Если она еще немного повозится, то стража будет стучать нам в спины, – сказал гасконец. – Сеньор граф, хотите, чтобы мы с фламандцем задержали их? Если они увидят, что мы входим в таверну, завтра нас придут вытаскивать полсотни человек.

Сеньор ди Вентимилья на мгновение задумался.

– А вы уверены в своих шпагах? – спросил он.

– Отвечаю за шпагу дона Эрколе так же, как за свою собственную.

– Если вы не сможете обратить в бегство ночной дозор, отходите, и мы придем к вам на помощь.

– Пошли, дон Эрколе, – сказал гасконец. – Остановим этих любопытных, которые не хотят оставить в покое почтенных граждан вроде нас.

Пока Мендоса требовал, чтобы поскорее открыли дверь, двое забияк побежали к углу улицы.

Оттуда слышались поспешные шаги и даже стук шпаг. Можно было бы предположить, что это возвращаются по домам какие-то загулявшие полуночники, но была и другая вероятность, что это действительно ночной дозор, сначала надеявшийся обезопасить четверых корсаров еще до того, как те покинут мол, а позже преследовавший их по городским улочкам.

– Если это в самом деле стража, постараемся поводить их за нос, пока не удостоверимся, что граф и Мендоса находятся в надежном месте; тогда мы их атакуем и заставим убраться.

Они повернули за угол улицы и заметили трех человек, приближавшихся шагом, с обнаженными шпагами в руках.

Приятелям не требовалось много времени, чтобы узнать в них солдат, в задачу которых входило наблюдение за порядком в порту.

– Хорошенькое дельце, – сказал гасконец. – Вы берете на себя того, что справа, я возьму тех, что слева и в центре. Только не надо торопиться, дон Эрколе. Дверь посады еще не открыли. Видно, хозяйка занята туалетом, чтобы достойно принять графа.

– Вот они! – раздался в этот момент крик одного из стражников.

Дон Баррехо отскочил назад, устроился под окнами какого-то дома и запел вполголоса любовную серенаду.

– Что вы делаете? – удивился дон Эрколе.

– Позвольте мне поступать по-своему, – ответил гасконец, смеясь.

Трое стражников срезали угол и неожиданно, с поднятыми шпагами, бросились к поджидавшим их корсарам, крича во все горло:

– Стойте или мы убьем вас!

Гасконец спокойно обернулся к ним, тем временем как дон Эрколе прижался спиной к стене, чтобы на него не напали сзади.

– Buena noche, caballeros [64] Доброй ночи, господа (исп.). , – произнес слащавым голосом гасконец.

– Что вы здесь делаете? – спросил один из трех стражников.

– Пою серенаду своей красотке, – ответил гасконец. – Знаете, это роскошная кастильянка; глаза ее сверкают, как звезды, а… ротик вскружит голову даже сеньору председателю Королевского суда.

– Кто такая?

– Тихо, тихо, тихо, господа стражники. Нельзя быть слишком любопытными, когда в дело замешана женщина, особенно такая прекрасная, как моя. О, если бы вы видели, как волосы обрамляют ее чудесную головку!.. Если бы великий Веласкес, наш славный живописец, был еще жив, он бы без памяти влюбился в нее и, вне всяких сомнений, создал бы чудесную картину. А что за кожа у моей звезды… Кубинские креолки могут сгореть со стыда… Это первые лучи утренней зари!.. А ее ручки? А ее зубки?.. Чисто рисовые зернышки, клянусь вам проржавевшей шпагой моего покойного отца.

Фламандец прилагал отчаянные усилия, чтобы не расхохотаться, а трое стражников остолбенело глазели на гасконца, не прекращавшего воспевать волшебные красоты своей возлюбленной.

– Но… – попытался вставить слово самый старший из стражников, начинавший уже терять терпение.

– Никаких «но»!.. Или вы осмелитесь поставить под сомнение красоты моей сеньориты? Не вздумайте, потому что я из настоящих кабальеро: когда речь заходит о защите дамы сердца, я не испытываю страха даже перед двумя полусотнями.

– Не собираюсь возражать вам, хотя лично мне кажется невозможным, чтобы подобная красотка жила в такой халупе.

– Остановитесь!.. Не оскорбляйте дворец моей возлюбленной! – угрожающе прошипел гасконец.

– Да это помешанный! – воскликнул другой стражник.

Дон Баррехо бросил быстрый взгляд в глубину улицы и, не увидев больше перед дверями посады ни графа, ни Мендосу, отпрыгнул на два шага, дико закричав:

– Это я-то помешанный!.. Сейчас ты мне ответишь, негодяй!

Он выхватил шпагу из ножен и бросился на стражников, фламандец последовал его примеру.

Подвергнувшиеся нападению стражники отступали до угла улицы, потом выставили в свою очередь шпаги и закричали:

– Сдавайтесь!..

– Ах вот как, сдаваться! – возмутился дон Баррехо. – Вам тощего, дон Эрколе!.. Я научу этих людишек уважать даму моего сердца.

И этот гасконский дьявол не шутил. Он наносил удары с невероятным бешенством; его достойно поддерживал фламандец, который говорил мало, зато действовал с полной выкладкой.

В течение нескольких минут на улице слышался звон оружия, потому как приятели сражались основательно, но и солдаты не считали себя хуже своих противников; со временем, однако, эти последние поняли, что не смогут более сдерживать бешеные атаки; они уже вообразили себя нанизанными на острия шпаг, а поэтому предпочли показать противнику спины и удрать во все лопатки.

Гасконец с фламандцем гнались за ними две или три сотни шагов, угрожая пустить кровь грубиянам, мешающим влюбленным; потом, заметив, что стражники продолжают бежать, как будто за ними гонится свора псов, приятели вернулись к посаде.

Дверь была закрыта, но сквозь замочную скважину просачивалась узкая полоска света.

Как только гасконец постучал, дверь открылась, и оба дуэлянта оказались в широкой, но довольно низкой комнате со слегка задымленными стенами, освещенной большим фонарем.

Перед ними, за столом, обильно сервированным холодными блюдами и солидным количеством запыленных бутылок, спокойно сидели граф, Мендоса и очень красивая женщина лет тридцати, с волосами густого черного цвета, украшенными букетиком цветов, с искрящимися миндалевидными глазами, какие часто встречаются у кастильянок. Женщина была одета в просторную нагуа [65] Нагуа ( исп . nagua, enagua) – юбка (слово взято из языка индейцев-таино; обозначает широкую юбку, надеваемую поверх нижнего белья). в черно-желтую полоску.

Увидев ее, гасконец снял шляпу и галантно поклонился, не удержавшись, правда, от своего чудовищного «Гром и молния!», однако тут же добавил:

– Буэна ноче, сеньора! Вы так похожи на даму моего сердца, под окном которой я недавно пел любовную серенаду.

– Неужели? – спросил фламандец и разразился громким хохотом. – Вы пели серенаду под окном жалкой лачуги, которая может служить жилищем разве что какой-нибудь грязной негритянки.

– Молчите, дон Эрколе, – серьезным тоном ответил гасконец. – Вы никогда не знали моих секретов.