Эмилио Сальгари - Сын Красного Корсара. Последние флибустьеры

Гасконец галантно поклонился и ответил:

– Прекрасная сеньора, желаю вам того же, надеюсь увидеть во сне ваши лучезарные глаза. А вам пусть приснятся хотя бы мои усы.

Хозяйка, смеясь, вышла, а четверо флибустьеров, не раздеваясь, бросились на постели. Шпаги и пистолеты они положили рядом с собой, поскольку не были уверены, что ночь пройдет спокойно.

К сожалению, они оказались правы!

Проспали они всего пару часов, когда внезапно их разбудили гулкие удары в дверь посады.

Граф и гасконец первыми спрыгнули с кроватей.

– Гром и молния! – крикнул гасконец, хватая свою драгинассу. – Разве нельзя в Панаме поспать хоть пять минут?

– Это ломятся стражники, – сказал граф, нахмурив лоб.

В этот момент дверь комнаты раскрылась. И на пороге появилась хозяйка, едва прикрытая полосатой шалью и насмерть перепуганная.

– Кабальеро, – сказала она, задыхаясь, – там, внизу, стоят десять или двенадцать стражников из порта; они хотят обыскать посаду.

– А глубока ли река? – спросил граф.

– Очень глубока, кабальеро.

– Можете задержать стражников хотя бы на несколько минут?

– Я выпросила у них время, чтобы одеться.

– Это окно выходит на реку?

– Да, кабальеро.

– Мы выскочим через него. Вы позволите еще раз увидеть вас?

– Моя посада всегда открыта для вас, сеньор граф.

– Мы вернемся завтра вечером.

Он вытащил из кармана туго набитый кошелек и вложил его в руки хозяйки, сказав при этом:

– Прощайте, прекрасная вдова; я рассчитываю на вашу хитрость.

Удары в дверь раздались с новой силой; стражники барабанили прикладами аркебуз и рукоятями шпаг; слышались угрожающие голоса:

– Откройте или мы выбьем дверь!.. По приказу вице-короля!

Хозяйка заспешила вниз, а гасконец тем временем распахнул выходившее на реку окно.

Водный поток, довольно-таки стремительный, мчался почти у стен посады.

Граф выглянул в окно и быстро огляделся:

– Самое неприятное то, что придется искупать пистолеты. Что же!.. У нас ведь останутся шпаги, не так ли, дон Баррехо?

– И порой они бывают ценнее огнестрельного оружия, потому что надежнее, – ответил гасконец.

– Плавать все умеют?

– Все! – в один голос ответили трое приятелей.

– Прыгаем, пока стражники не высадили дверь.

– Сначала я, сеньор граф, – сказал гасконец.

Он забрался на подоконник, проверил, хорошо ли закреплена шпага, и решительно прыгнул в речку, выплыв на поверхность метрах в четырех ниже по течению.

– Глубоко? – спросил граф, увидев его голову.

– Плывется великолепно, – ответил гасконец.

– Все вниз!

Один за другим они попрыгали в воду, которая была настолько глубокой, что никто не коснулся дна; все без приключений выплыли на поверхность.

Их подхватило и понесло быстрое течение. Все, однако, были опытными пловцами, и, хотя время от времени водовороты пытались накрыть их и затащить в свои губительные вихри, через четыреста или пятьсот метров все выбрались на берег недалеко друг от друга.

– В такую душную ночь купание неприятным не назовешь, – сказал Мендоса.

– Особенно если спасаешь шкуру, – добавил гасконец, стаскивавший с себя одежду, чтобы отжать ее.

Граф поспешил подняться по берегу, чтобы определить, куда их вынесло.

Они находились на краю плантации сахарного тростника, покрытой высокими побегами, которые могли стать отличным убежищем.

Весьма маловероятно, чтобы стражники пошли искать их на этой плантации, следовательно, пока что бояться было нечего.

– Что будем делать? – спросил гасконец. – Здесь я не вижу ни посады, ни таверны, ни венты [66] Вента – корчма. .

– Вы еще не напились, дон Баррехо? – спросил граф.

– Эх!.. Если бы можно было осушить несколько бутылок аликанте, чтобы побыстрее высохнуть, я бы не высказал неудовольствия, – ответил гасконец.

– Пососите стебель сахарного тростника. Их здесь сотни тысяч.

– Это занятие я оставлю детям, сеньор граф.

– Тогда ждите, пока вас высушит солнце. Мы не можем вернуться в город в таком размокшем виде. И потом, не забывайте, что сегодня, по меньшей мере вечером, нам придется сделать визит.

– В таверну?

– К дону Хуану де Сасебо.

– Вы так хотите его увидеть?

– Если маркиз де Монтелимар меня не обманул, моя сестра находится в руках этого советника.

– Тогда пойдем и схватим его, а если он будет сопротивляться, сдавим ему горло покрепче. Ну а до тех пор, спрашиваю я себя, чем мы будем заниматься?

– Смотрите и подражайте мне, – сказал Мендоса.

Он вытащил свою шпагу и начал рубить тростник, укладывая стебли на землю плотным слоем.

– Сеньор граф, – сказал он через некоторое время, – можете ложиться и продолжить свой сон, так некстати нарушенный стражниками. Здесь никто не будет нам надоедать.

Гасконец и фламандец поспешили заняться тем же и буквально за пару минут приготовили себе ложе, правда не очень удобное, зато достаточно сухое.

– Давайте поспим, пока солнце не вернет нашим одеждам более или менее презентабельный вид, – сказал граф.

Они бросились на тростниковую подстилку, один подле другого; позади у них была жаркая ночь, и все мгновенно заснули, хотя еще и не высохли.

Когда они проснулись, одежда успела полностью высохнуть, а солнце поднялось уже очень высоко.

На плантации по-прежнему никого не было видно, поскольку еще не пришло время рубки драгоценного тростника.

– Теперь отправимся в город, на первую разведку, – сказал граф. – Я хочу убедиться, действительно ли советник обитает в том месте, которое указала прекрасная кастильянка. Будьте благоразумны и не совершайте неосторожных поступков. Это я для вас говорю, дон Баррехо.

– Хорошо, я обещаю быть спокойным, как барашек в Пиренеях, – ответил гасконец.

– Нет, как баран, – поправил его Мендоса.

– Ладно, пусть будет баран!

Немного приведя себя в порядок, чтобы не выглядеть совсем уж оборванцами, граф и трое его товарищей оставили плантацию, следуя по правому берегу бурной речки, спасшей их от стражников капитаната порта.

Перед ними, куда ни кинешь взгляд, гигантским амфитеатром раскинулась вдоль восхитительной бухты Панама со своими величественными церквями и великолепными дворцами.

Город, разрушенный Морганом, восстал из праха еще более прекрасным и еще более крупным, чем прежде. Только построили его в нескольких лигах южнее, на равнине куда более благостной для здоровья и более просторной, а панамский порт так расцвел, что ему стали завидовать все приморские города Центральной Америки, Перу, Боливии и Чили [67] До 1883 г. Боливия имела выход к Тихому океану. Потеряла она его после поражения от Чили во Второй Тихоокеанской войне. .