Бернард Корнуэлл - Безумен род людской

— Ты замёрзнешь до смерти, Ричард,— сказала Маргарет. Она была добрая душа и жалела всех, кроме своего мужа. — Снимай мокрый плащ.

— Снег идёт, что ли?— спросил Жирный Хэрольд.

— А ты как думаешь? — огрызнулась Маргарет, подошла ко мне и осторожно сняла плащ с моих плеч. — Посмотрите-ка на него! Промок до нитки. Вот дурачок!

— Я замёрз, — еле выговорил я.

— А ну-ка, снимай всё мокрое. Я принесу тебе одеяло. А ты налей ему эля с бренди, тупица.

— Если он заплатит, — сказал Хэрольд.

— Заплачу, — с трудом выдавил я сквозь клацающие зубы. Я удачно продал нож с серебряной рукояткой за шиллинг и три пенса. Хорошая цена.

Вечера всегда наводили на меня скуку. По утрам мы часто репетировали, днём, когда позволяла погода, играли спектакли, а вечера, особенно зимние, были пустыми. Летом на Финсбери-филдс всегда толпился народ, кто-то стрелял из лука, кто-то играл в шары или кегли, шумная кучка учеников пинала мяч, а большинство просто отдыхали в долгих сумерках, но зимой опускался холод, рано смеркалось, и комендантский час сковывал город. Я ненавидел возвращаться на холодный чердак, в тишину и одиночество, а сидеть в «Дельфине» тоскливо, даже если эль там хорош, потому что шлюхи в «Дельфине» симпатичные, а денег всегда не хватало, чтобы позволить себе их общество. К сожалению, Нелл умерла от чумы два года назад, но Алиса, симпатичная девчонка из Хантингдоншира, с внешностью эльфа, по-прежнему там работала и иногда сидела со мной, пока её не требовал клиент. «По малину в сад пойдём, — всегда говорила она, когда её подзывал мужчина. — Пришло время ваньки-встаньки!»

«Вонючий цыпленок» был дешевле. Эль здесь разбавляли и вели глупые разговоры, если вообще вели разговоры. Но там собралась компания, было тепло, горели кем-то оплаченные свечи и хозяйничала Маргарет, заботливая и добрая, всегда готовая побаловать меня. Она развесила мою одежду на двух стульях поближе к огню и принесла кружку горячего эля, в которую её муж с неохотой плеснул глоток бренди. Маргарет нагрела кочергу в огне и окунула её в кружку, чтобы подогреть напиток. Кочерга зашипела.

— Выпей, Ричард, — сказала она.

— Хороший бренди, — заметил Жирный Хэрольд из дальнего конца комнаты, — не дешёвое пойло.

— Не обращай внимания, — сказала Маргарет. На пенистой поверхности пива плавали хлопья пепла, но оно было тёплым, и я выпил. Я по-прежнему дрожал, но почувствовал, что снова оживаю.

— Вчера я видел твоего брата, — сказал Дик.

Я хранил молчание, Маргарет накинула мне на плечи одеяло.

— Он пил здесь раньше, — сказала она, — а теперь нет.

— Он облысел, — сказал Дик. — Я знаю, потому что его шляпу сдуло.

Мы вечно обсуждали подобные новости. Разговоры в «Цыпленке» часто походили на этот, хотя Маргарет больше всего радовалась, если я приходил вечером после представления во дворце. Как и её подруга Моррисон, она хотела знать обо всех деталях наряда королевы, о том, что та сказала и кто сидел рядом с ней. Она почему-то считала меня близким другом королевы Элизабет, по воле Божьей королевы Англии, Ирландии и Франции.

— Его шляпу сдуло, — повторил Дик, беспокоясь, что остальные не восприняли его новости, — и он оказался лысым.

— Вчера было ветрено, — бодро отозвалась Маргарет.

— Он ещё не совсем лысый, — уточнил Дик, — но скоро полысеет.

— Votre frere est chauve, oui? [10] Votre frere est chauve, oui? (фр.) — Твой брат лысый, да? — спросила Мари.

— Он лысый, — ответил я, догадавшись. — А ещё умный, ублюдок. Нет, наверное, ублюдок как раз не он, а скорее я, потому что ни капли не похож на трёх своих братьев.

— Ты должна говорить по-английски, — с хмурым взглядом на Мари сказал Жирный Хэрольд, — как христианка.

— Я умею говорить по-английски, — ответила она, — и я христианка.

— Ты француженка, — сказал Хэрольд, — это ведь не то же самое, что христианка?

— Думаешь, Иисус не умер и за французов? — возразила ему Маргарет.

— Вряд ли, если у него была хотя бы капля здравого смысла.

— Я удивился, — продолжил Дик. — Его шляпу сдуло, и он оказался лысым!

— Как и многие другие мои знакомые, — добавила Маргарет, глядя на хмурого мужа.

Жирный Хэрольд был толстым, как боров, а его голова напоминала задницу младенца: бледную, голую и полную дерьма.

— Он ведь ещё не очень старый, да? — спросил Дик.

— Тридцать один, — ответил я.

— Ещё не старый. Мне сорок семь.

— Он в расцвете сил, — сказала Маргарет. — Смешай ещё эля с бренди, Хэрольд.

— Если он заплатит, — угрюмо буркнул Хэрольд.

— Я заплачу, — подтвердил я.

— Лысый! — повторил Дик, пытаясь оживить разговор, который, похоже, исчерпал себя, потому что в комнате наступила тишина, лишь свистел ветер, и в очаге потрескивали сосновые брёвна. Дик работал мусорщиком, одним из тех, кому приход оплачивал уборку улиц, и считал себя экспертом по пожарам, возможно, потому, что сжигали собранный мусор на поле Спиталфилд, и он постоянно отговаривал Хэрольда от использования сосновых дров.

— У тебя загорится дымоход, и тогда прощай дом, — любил говорить он, но Хэрольду дешёвая древесина нравилась не меньше, чем тепло.

Маргарет принесла мне вторую кружку эля с бренди.

— Вспомнила, я хотела тебе рассказать кое о чём — сегодня опять приходили перси.

— Только не это, — охнул я.

— Сегодня утром, — сказала она. — Бедный старый отец Лоуренс, они должны оставить его в покое. Он никому не причиняет вреда.

— Он чёртов католик, — сказал её муж.

— Он безобидный старикан,— произнесла Маргарет, — и я уверена, он любит королеву так же, как и все мы.

Я сомневался в этом, но решил промолчать.

— Я люблю королеву, — сказала Мэри.

— Храни её Господь, — вставил Дик, понимая, что если скажет что-нибудь плохое о королеве, Маргарет уж постарается, чтобы он больше никогда не выпивал в «Цыпленке».

— Они и в «Театре» побывали, — произнес Хэрольд.

— Королева? — переспросил Дик.

Никто не обратил на него внимания. Я повернулся и посмотрел на Хэрольда.

— Перси? В «Театре»?

— Я их видел. Видел их огромных лошадей во дворе.

Лорд Хансдон пообещал, что поговорит с персивантами и предостережёт их от повторных обысков в «Театре», но если Хэрольд прав, значит, они вернулись, когда мы репетировали в Блэкфрайерсе.

— Ты уверен? — спросил я.

— Конечно, ещё как, — подтвердил Хэрольд, наслаждаясь моим беспокойством. — Пятеро ублюдков, как раз около полудня, и они шли из дома вдовы в «Театр». Я их видел!

— Глупцы, — радостно объявила Маргарет, — они не найдут иезуитов в театре. Ты ведь не прячешь там иезуитов, правда, Ричард?

— Ни одного, — ответил я.

Но мы хранили там пьесы. Наши драгоценные пьесы. Которые кто-то хотел украсть.

На следующее утро брат меня ударил. Он был на удивление сильным, и от удара по голове со всей мощи в ушах у меня зазвенело.