Эрнест Ролле - Разбойник Кадрус

Сватовство

Через несколько дней после этого кавалер де Каза-Веккиа и его друг маркиз де Фоконьяк направлялись к Магдаленскому замку. Изящные наряды показывали, какую важность приписывали они этому визиту.

Гильбоа был так удивлен их неожиданным приездом, особенно после довольно колкого разговора с маркизом, который он имел на последнем балу при дворе, что не успел даже избавиться от их посещения. Они были уже возле него, а он не успел еще придать своему лицу тот благодушный вид, который не оставлял его почти никогда. Это выражение досады не могло укрыться от двух таких проницательных людей, как те, имена которых лакей провозгласил в дверях той самой гостиной, где происходил знаменитый разговор.

Фоконьяк, бесцеремонно сев в кресло, которое ему не предлагали, указал на другое своему другу кавалеру и на третье барону де Гильбоа.

– Садитесь, господа, – сказал он с надменным видом. – Мне, право, было бы жаль, если бы вы остались на ногах, тем более что разговор, который я буду иметь с бароном, может быть продолжителен…

– Могу я узнать, господа, – произнес наконец Гильбоа, опомнившийся от изумления, взбешенный, но ошеломленный самоуверенностью маркиза, – что причиной такого посещения…

– Как же, любезнейший! – перебил его Фоконьяк. – Ничего не может быть легче. Во-первых, удовольствие подать руку человеку, с которым желаешь вступить в дружеские отношения.

– А мне кажется, – дерзко сказал Гильбоа, – что после нашего разговора на бале вам вовсе не следовало бы приезжать в Магдаленский замок.

С этими словами барон встал. Это значило, что он выпроваживает своих гостей. Однако ни кавалер де Каза-Веккиа, ни маркиз не пошевелились. Фоконьяк только самым очаровательным движением указал барону на кресло, с которого тот встал, и сказал с самой любезной улыбкой:

– Садитесь же, любезный барон!

Гильбоа, пораженный такой дерзостью, взглянул на колокольчик, но Фоконьяк продолжал:

– Это бесполезно, любезный друг. Вы обязаны выслушать меня.

– Сделайте же одолжение и объяснитесь.

– А я уверен, что вы уже поняли меня. В уверенности, что нисколько вас не удивлю, я скажу вам просто и с благородной откровенностью, приличной таким людям, как мы: барон де Гильбоа, имею честь просить у вас руки вашей племянницы.

– Для кавалера де Каза-Веккиа? – спросил барон, взглянув на Жоржа, который не мог не улыбнуться ошибке владельца Магдаленского замка.

Фоконьяк увидел эту улыбку и вспомнил шутки своего друга. Ему надо было на ком-нибудь выместить свою досаду, и он сказал:

– Кажется, я выразился довольно ясно. Неужели я должен повторить? Извольте. Я имею честь просить руки вашей племянницы.

Произнося эти слова, гасконец поклонился до земли.

– Для себя? – вскрикнул Гильбоа.

– Для себя, – ответил Фоконьяк, лицо которого выражало такой сильный гнев, что барон не посмел притвориться, будто не понимает.

Поклонившись в свою очередь, барон отвечал:

– Будьте уверены, что моя племянница и я очень чувствительны к чести, которую вы оказываете нашему дому. Однако я замечу, что разница в летах между вами и моей племянницей кажется мне серьезным препятствием…

– Как? – перебил его Фоконьяк. – Что вы говорите о летах, барон? Мне не хотелось бы вас оскорблять, но ведь вы старше меня.

– Ну что ж такого?

– Ведь вы сами думаете о союзе, в котором будет гораздо больше разницы в летах.

– Полноте! – возразил хозяин Магдаленского замка, который хотя и был уверен, что его планы на племянницу не могли быть открыты, не мог не покраснеть при мысли, что маркиз пронюхал их.

– Как, полноте! – сказал Фоконьяк. – Маркиз Алкивиад де Фоконьяк никогда не говорит того, в чем он не уверен.

– Я не знаю, на что вы намекаете, – продолжал Гильбоа, – но вы должны видеть в моих ответах нерешимость дяди, который дрожит при мысли расстаться навсегда со своими питомицами. Но у меня нет другой воли, кроме воли их самих. Вы мне позволите посоветоваться с ними?

После этой длинной фразы барон поклонился. Как все трусы, он думал выиграть время, в полной уверенности, что со временем расстроит все замыслы этого неожиданного жениха. Он ошибался, потому что Фоконьяк сказал с наружным смирением:

– Это справедливо, любезный барон, ваше замечание так естественно, что я не могу не согласиться с ним, но смею надеяться, что я не могу иметь более жаркого адвоката. Я уверен, что буду иметь успех и вы станете горячо уговаривать ее.

– О! – ответил Гильбоа, начинавший терять терпение. – Я буду так же откровенен с вами, маркиз. Не ожидайте от меня ничего подобного… Не зная вашего состояния, я думаю, однако, что разница должна быть велика…

– Знаю, – перебил Фоконьяк, – я знаю, что девица Мария де Гран-Пре…

– Как! – перебил маркиза в свою очередь Гильбоа, обрадовавшись, что дело идет не о Жанне с миллионным приданым. – Как! Вы просите руки Марии?..

Восклицание барона обнаруживало такую искреннюю радость, что Жорж и Фоконьяк не могли не улыбнуться.

– Точно так, любезный барон, – сказал Фоконьяк. – Желание мое состоит в том, чтобы сделаться супругом восхитительной Марии. Будьте ходатаем за меня перед этой очаровательной особой.

Нечего было сомневаться, дело шло о Марии. Какое это было счастье для Гильбоа! По крайней мере он так думал. Освободиться от племянницы, которая своими советами, по всей вероятности, помогала Жанне противиться его воле! Иметь родственником этого человека, который казался ему чем-то вроде домового! Избавиться от издержек, которые были гораздо более, чем посторонние предполагали! Не должен ли он, делая подарок одной племяннице, дарить и другую, а иначе Жанна не приняла бы. Потом, такая прекрасная партия! Мария будет маркизой! Это было неожиданно! Это было великолепно!

Барон встал и, крепко пожав руку Фоконьяку, уверил его, что он не может иметь более усердного ходатая.

– Стало быть, милый будущий дядюшка, мы прекрасно сойдемся относительно приданого…

– Приданого? – повторил барон, и лицо его вытянулось. – Но ведь вам известно…

– И относительно свадебной корзинки, – продолжал невозмутимо Фоконьяк.

– Свадебной корзинки? – опять повторил озадаченный Гильбоа.

– Чему же вы удивляетесь, барон? Когда имеешь честь обладать такой племянницей, ребенком, составлявшим утеху вашего дома так давно, как же дяде и опекуну не дать ей в приданое кругленькую сумму, например, миллион?

– Миллион! – вскричал Гильбоа с испугом.

– Я даже думаю, что, находя это приданое недостаточным, вы положите в свадебную корзинку еще тысяч на сто бриллиантов.

– Милостивый государь, – строго сказал Гильбоа, который из-за денег чувствовал себя способным на всякое сопротивление, – решительно, я думаю…