Эрнест Ролле - Разбойник Кадрус

– Знаете ли, генерал, что Кадрус совершил великолепный поступок?

– Он меня этим не удивит, – ответил Савари. – Это герой разбойничьего мира. Что же, однако, он сделал?

– Представьте себе, генерал, император послал к этому негодяю одно знатное лицо взять от него одно письмо с обязательством. В этом обязательстве его величество поставил себя в необходимость исполнить первую милость, о которой будет просить его кавалер де Каза-Веккиа, в котором он тогда не подозревал разбойника. Император предполагал, что Кадрус потребует жизни.

Все слушали. Даже императрица с большим интересом следила за этим разговором. Герцогиня ожидала какого-нибудь удара и собрала все свои силы.

Фуше продолжал:

– И вот посланный принес письмо и…

– Ваша светлость заставляет нас томиться в недоумении, – сказал Савари.

– Это оттого, что поведение Кадруса действительно великолепно. Он написал внизу письма просьбу. Угадайте какую?

– Быть расстрелянным, вместо того чтобы умереть на гильотине, – сказал генерал Рампон.

– Нет, – возразил Фуше, – он просто попросил его величество принять в орден сестер милосердия свою жену.

Рампон ударил себя в лоб кулаком. Поднялся говор. Императрица спросила:

– Что с вами, генерал?

– Прошу извинения у вашего величества, – сказал Рампон, – но этот поступок Кадруса приводит меня в восторг. Вот так человек! Положим, что он убийца, но самые знаменитые разбойники никогда не делали ничего подобного. Это искупает множество преступлений в глазах энергичных людей.

Герцогиня де Бланжини встала и простилась с императрицей, которая сказала ей несколько ласковых слов. Через десять минут она явилась к императору, который не принял ее. Она обратилась к Констану.

– Друг мой, – сказала она ему, – скажите его величеству, что я хочу его видеть. Пусть лучше он выслушает меня.

Император согласился, но принял молодую женщину со строгим лицом и сказал ей:

– Герцогиня, все бесполезно. Вы напрасно будете меня умолять. Даю вам десять минут на стоны, слезы, мольбы, но через десять минут я попрошу вас оставить меня одного.

Герцогиня поняла, что стараться поколебать волю императора бесполезно, но она нашла в своих женских инстинктах средство более пригодное для успеха – помилования, которого она так горячо желала.

– Государь, – сказала она, – ваше величество ошибается. Я пришла не просить за этого несчастного молодого человека, а просто проститься с вами. Я поступаю в монастырь.

Император принял равнодушный вид.

– А можно спросить, в какой это монастырь вы поступаете? – сказал он.

– Орден сестер милосердия.

– О-о, счастливый орден! В него поступает герцогиня де Бланжини, императорской крови, и еще женщина хорошей фамилии, неудачно вышедшая замуж, но имеющая тридцать миллионов. Какой почет и доход этому ордену!

– Вы насмехаетесь, государь. Вы шутите. А я так печальна, что от ваших улыбок мне делается дурно.

Император несколько смягчился.

– Моя добрая Полина, – сказал он, – подумала ли ты, что при этом ты сделаешься безобразна? Ведь тебе придется обрезать волосы.

– Я решилась на это.

Наполеон не верил. Он столько раз видел, как великолепные волосы молодой женщины падали к ее ногам; он знал, с какой гордостью и с какой радостью наступала она на косы, лежащие на полу, когда причесывалась утром. Он знал, как женщина дорожит подобным украшением, которое ничто не может ей дать, как бы ни была она богата. Герцогиня поняла, что Наполеон не убедится, пока не увидит собственными глазами, что она способна на эту горестную жертву. Она схватила со стола ножницы и быстро отрезала одну из своих кос.

Император встал.

– Ты с ума сошла, Полина!

– Я просто решилась, государь.

Император взглянул на отрезанную косу, брошенную молодой женщиной.

– Как жаль! – сказал он.

Она хотела отрезать другую косу.

– Подожди! – сказал Наполеон.

– Слишком поздно, государь.

– Подожди. Парикмахер скроет все то, чего у тебя недостает, пока вырастет другая коса. О, женщины, надо им поддаваться! Заключим уговор.

– Говорите, государь.

– Я должен тебе сказать, что в эту минуту Кадруса судит в Венсенне военный суд, и как только приговор будет произнесен, а я заранее его утвердил, Кадрус будет расстрелян.

– Великий Боже!

– Я пошлю ему помилование с моим ординарцем, но с условием.

– Говорите скорее, государь.

– Если мой ординарец приедет слишком поздно, ты все-таки не поступишь в монастырь. Ты клянешься?

– Клянусь! Поспешите, государь.

Император позвонил и приказал явившемуся ординарцу:

– Велите оседлать лошадь и отвезите в Венсенн приказ, который я к вам пришлю. Скачите во весь опор.

Офицер вышел. Император начал писать и показал написанный им приказ трепещущей принцессе.

– Читай, – сказал он, – и позови Констана.

Она прочла и позвала. Но император быстро написал другой приказ и спрятал его. В приказе было написано:

«Полковник Дюпре должен опоздать».

Он спрятал эту записку в левой руке. Констан пришел.

– Возьми, – сказал ему император, отдавая ему оба приказа со значительным пожатием руки, – и отнеси дежурному ординарцу.

Император догадывался, что принцесса Полина захочет сама пойти с Констаном и видеть, как уедет ординарец. Он не препятствовал ей, думая, что бедная герцогиня обманута. И она действительно не подозревала ничего.

Наполеон догадывался, что принцесса придет его упрашивать, и потому назначил военный суд с расчетом, чтобы приговор был исполнен тотчас же.

Пока судьи рассуждали, пятнадцать человек ждали с ружьем в руке, когда настанет минута, чтобы всадить пятнадцать пуль в грудь Кадруса.

Заседание суда было публичное. В зале находилось человек двести, а на улице тысяч десять.

В полночь собрался совет. Пять минут первого Кадрус был введен, и толпа приняла его в глубоком безмолвии. Он был в своем меховом плаще, в своей черной шляпе. В руке он держал свою маску. Солдаты почти симпатизировали ему, восхищались его мужеством. Горожане были поражены его надменной наружностью; женщины находили его красавцем.

Председатель задавал вопросы со своей обычной торжественностью. Кадрус отвечал с гордостью:

– Я Кадрус. Мне тридцать лет. Ремесло мое – грабить на больших дорогах и в домах тех людей, которых я нахожу слишком богатыми и большими грабителями, чем я. Жилище мое было во Франшарских ущельях. Там, под скалами, я положил тысячи человек, посланных захватить меня, в жизни моей я убил тысяч пять. У меня в шайке никогда не было более трехсот человек…

Председатель хотел остановить его.

– Позвольте, полковник, – продолжал Кадрус, – теперь или после я скажу это, лучше уж теперь. – Он продолжал: – Я всегда нападал только на гнусных плутов, разжиревших от крови и пота бедняков. Я убивал только негодяев или врагов, которые принуждали меня защищаться. Более всего сожалею я о том, что был поставлен в необходимость уничтожить столько неустрашимых и храбрых солдат перед моим гротом. Я был неограниченным повелителем больших дорог, составлявших мою империю. Мое право было правом сильного – единственное право, посадившее Наполеона на французский престол. Он украл свою корону, а я украл свою. Следовательно, мы равны. С тремястами я сделал столько же и более, чем он с миллионом солдат. Я считаю себя великим полководцем. Теперь судите и казните Кадруса. Тело погибнет, а слава останется.