Виталий Войтов - Один среди волн. Робинзонада: прошлое и настоящее

Возвратившись на Камчатку, Измайлов снова нанялся на морскую службу. Он принимал участие во многих морских экспедициях по исследованию неизвестных дотоле земель в северных широтах. Некоторыми экспедициями он руководил лично. Одно время ему довелось служить под началом самого «Колумба российского» – Григория Шелихова. А в 1778 году на острове Уналашка Измайлов встречался и подолгу беседовал с самим Джеймсом Куком. Знаменитый английский мореплаватель с большой похвалой отзывался о бывшем робинзоне острова Марикану.

«Я убедился, что он отлично знает географию этих мест и что ему известны все открытия, совершенные русскими, причем он сразу же указал на ошибки на новых картах… Этот м-р Измайлов по своим дарованиям достоин более высокого положения, чем то, которое он занимает…» – так записал Кук в отчете о своем третьем кругосветном плавании на кораблях «Резолюшн» и «Дискавери».

Много неясного и в робинзонаде еще одного русского, Якова Мынькова.

Началось все с того, что летом 1805 года находившийся на службе в Российско-Американской компании штурман Потапов высадил на остров Беринга (один из Командорских островов в Беринговом море) артель зверобоев из 11 человек. Спустя какое-то время артель решила перебраться на соседний остров Медный. Но отправилась туда не вся артель, а только 10 человек. Одиннадцатый, Яков Мыньков, остался на острове Беринга. Остался якобы для того, чтобы стеречь заготовленные уже шкурки песцов (600 штук).

Вот тут-то и начинаются загадки. Прежде всего, почему именно Мыньков? Неужели только потому, что среди артельщиков он был физически самым сильным и отличался завидной выносливостью? А может, охотники бросили жребий, и ему просто не повезло? Или таким способом его наказали за какой-нибудь неблаговидный проступок? Не исключено, что Мыньков из-за натянутости отношений с товарищами сам напросился в сторожа.

А вот и вторая загадка. Оставляя своего дружка на необитаемом острове, охотники неизвестно почему не оставили ему ничего из утвари и почти ничего из продуктов питания. То ли у них самих ничего этого не было (в те времена охотники чаще всего сами вынуждены были добывать себе пропитание), то ли сделали это намеренно, чтобы еще больше ужесточить наказание (если это действительно было наказание). А как объяснить тот факт, что ему не оставили даже кресала для высекания огня? Ему дали один лишь «худой», по выражению самого Мынькова, топор.

И наконец, третья загадка. Покидая Мынькова на острове Беринга, его товарищи обещали вернуться за ним самое малое через год. Но проходит год, второй, третий, а о Мынькове словно забыли. По одним сведениям он проробинзонил в полном одиночестве чуть ли не семь лет, по другим – всего лишь три с половиной года.

Как же Мынькову жилось одному на острове Беринга? Вот что об этом рассказал позже сам Мыньков (его рассказ записал штурман Иван Васильев – здесь и дальше будут приведены выдержки из этих записок): «В том месте, где меня оставили, мало было способов для пропитания, и для того я перешел на другую сторону острова и расположился жить при реке, в которой было много рыбы. На зиму опять возвратился на прежнее место, где нашел весь промысел песцов, оставленный мною в юрте и уже испортившийся. Я об этом не жалел, я думал только о своем спасении».

Выжить в условиях, в каких оказался охотник, было делом непростым. «…Я горько плакался о своей бедной участи, оставленный всем светом на пустом острове, без пищи, без платья, без всякой помощи! – жаловался впоследствии Мыньков Васильеву. – Что было бы со мною, если бы я сделался болен? Пришлось бы умереть собственною смер-тию».

И без того незавидное положение Мынькова усугублялось отсутствием огня, без которого и дня невозможно прожить на севере, а тем более зимой. «…Надлежало подумать, как достать огня, в котором я имел нужду и для варения пищи, и для согревания себя от стужи. Долго не придумывал я способа: наконец вспомнил, что у меня, к счастью, была бритва. Нашел кремень, древесную губку от тальника, растущего на острове, и мне удалось высечь огонь. В жизнь мою ничему так не радовался, как тогда».

По целым дням приходилось Мынькову бродить по острову в поисках пищи. Летом он собирал морошку, ягоды карликовой рябины, грибы и птичьи яйца. Ловил самодельной удочкой, крючок для которой сделал из гвоздя, рыбу. Не забывал и о зиме: закапывал в снежные сугробы, служившие ему холодильником, рыбу, ягоды, грибы и яйца, а тушки птиц коптил. Запоминал места, где росло много шикши, и зимой откапывал эти ягоды из-под снега и ел их свежими или варил в тюленьем жиру. Мертвых тюленей, нерп и даже изредка китов прибивало к берегу волной.

И все же зимой Мынькову приходилось очень туго. Не было свежей пищи. Вода в речке замерзала. Юрту и все тропинки заносило снегом, и всякий раз приходилось расчищать проходы. Не прошло и двух лет, как порвались обувь и одежда. Пришлось сшить новую из шкурок песцов и котиков.

Лишь весной 1812 года, заметив на берегу стоящую лесину с привязанной к ней шкурой нерпы, к острову пристал бриг «Новая Финляндия». Вот что писал о встрече с дальневосточным робинзоном штурман брига Иван Васильев:

«Через час посланные привезли того человека на судно. Надобно быть свидетелем его удивления, восторга и благодарности, чтобы описать сие. Долго он не мог промолвить ни слова и только проливал слезы на коленях, подняв руки к небу. Первые его слова были: «Слава Богу, что до меня милостив! Я думал, что меня совсем здесь бросили и забыли навсегда!» Долго он горько жаловался на свою судьбу».

А вот пример современной полярной робинзонады. Дело было в недавнем 1988 году. Житель арктического поселка Варандей, что в Ненецком национальном округе, Петр Тайбарея решил свое 36-летие отметить не за столом, а, как подобает настоящему помору, в открытом море на рыбной ловле. Чтобы не скучать одному, он пригласил с собой своего приятеля С.Лагейского. На моторной лодке они ушли от своего поселка на добрую сотню километров к устью речки Черная. Когда возвращались обратно, а было это уже ночью, разыгрался свирепый шторм. Пять дней и ночей носило лодку, у которой вышел из строя мотор и сломался руль, по беснующемуся морю. А тут еще собачий холод – температура воздуха стояла на нулевой отметке. Но хуже всего было то, что у друзей не оказалось ни крошки съестного, ни глотка воды. На пятые сутки лодку прибило к берегу. Лагейский настолько обессилел, что уже не мог двигаться. Через несколько часов он умер от переохлаждения и голода.