Эрик Хобсбаум - Эпоха крайностей. Короткий двадцатый век (1914–1991)

Три аспекта этого технологического прорыва более всего впечатляют наблюдателя. Во-первых , он полностью изменил повседневную жизнь в странах с высоким уровнем жизни и, правда в меньшей степени, в бедных странах, где даже в самых отдаленных деревнях благодаря транзисторам и миниатюрным батарейкам длительного действия появилось радио, где “зеленая революция” модернизировала возделывание риса и пшеницы, а босые ноги жителей украсились пластиковыми сандалиями. Любой европейский читатель этой книги, взглянув на предметы своего повседневного обихода, может это подтвердить. Многие продукты, лежащие в холодильнике или морозильнике (до 1945 года отсутствовавших в большинстве семей), раньше вообще не были известны: пища, полученная в результате сублимационной сушки, изделия из домашней птицы, выращенной на больших птицефабриках, мясо, начиненное ферментами и различными химикатами для изменения вкуса или даже созданное путем “симуляции бескостных кусков высокого качества ” (Considine, 1982, p. 1164 ff), не говоря уже о продуктах, доставляемых свежими по воздуху почти в любую точку земного шара, что раньше было невозможно.

По сравнению с 1950 годом доля природных и традиционных материалов – дерева, металла, обработанного старыми способами, натуральных волокон, даже керамики – в домашней обстановке и одежде резко пошла на убыль. Правда, шум вокруг продуктов индустрии средств личной гигиены и косметики был столь велик, что понять истинную степень новизны ее невероятно расширившегося ассортимента было невозможно (из‐за систематических преувеличений). Техническая революция настолько внедрилась в сознание потребителя, что новизна товаров стала главной притягательной силой, начиная от синтетических моющих средств, получивших признание в 1950‐е годы, до портативных компьютеров. Считалось, что “новое” являлось не просто лучшим, а кардинально обновленным.

Что касается изделий, своим видом символизирующих технический прогресс, то их список бесконечен и не требует комментариев: телевидение, виниловые пластинки (долгоиграющие пластинки появились в 1948 году), впоследствии замененные магнитофонными пленками (кассеты для записи появились в 1960‐х годах) и компакт-дисками; портативные транзисторные радиоприемники (автор получил свой первый приемник в подарок от японского друга в конце 1950‐х годов), электронные часы, карманные калькуляторы на обычных, а затем на солнечных батарейках, прочая домашняя электроника, фото– и видеоаппаратура. Немаловажная черта этих инноваций – систематический процесс уменьшения их в размере, их стремление к портативности , которое существенно увеличивало диапазон их применения и рынок сбыта. Однако техническая революция не менее ярко проявилась и в, казалось бы, внешне не изменившихся товарах, которые со времен Второй мировой войны были полностью преобразованы, как, например, прогулочные яхты. Их мачты, корпус, паруса, такелаж и навигационное оборудование имели мало или вообще ничего общего с судами межвоенного периода, за исключением формы и назначения.

Во-вторых , чем более сложная технология использовалась, тем сложнее и дороже был путь от изобретения изделия до его производства. “Исследование и разработка” (R&D) приобрели главное значение для экономического роста, и по этой причине уже существовавшее огромное преимущество развитых рыночных экономик над остальными укрепилось еще больше. (Как мы увидим в главе 16, в социалистических экономиках технические новшества не слишком приживались.) Типичная развитая страна в 1970‐е годы имела свыше тысячи ученых и инженеров на каждый миллион населения. В Бразилии их число равнялось примерно 250, в Индии – 130, в Пакистане – 60, в Кении и Нигерии – 30 (UNESCO, 1985, Table 5.18). Кроме того, инновационный процесс стал настолько непрерывным, что стоимость разработки новых изделий становилась все более заметной составляющей стоимости товара. В военной промышленности, где, по общему признанию, деньги не являлись основной целью производства, новые устройства и технологии, едва появившись на рынке, сразу же уступали место еще более новым и совершенным (и конечно, гораздо более дорогостоящим), принося значительные финансовые прибыли занятым в производстве корпорациям. В отраслях, более ориентированных на массовый рынок, таких как производство лекарств, на новых и действительно необходимых медикаментах, особенно защищенных от конкуренции патентными правами, сколачивались состояния, которые, по словам производителей, были совершенно необходимы им для дальнейших исследований. Менее защищенные производители выбывали из игры быстрее, поскольку, как только на рынок попадала продукция конкурентов, цены резко падали.

В-третьих , новые технологии требовали чрезвычайно больших капиталовложений и (за исключением высококвалифицированных ученых и специалистов) меньших затрат людского труда или же вообще заменяли его автоматикой. Главной особенностью “золотой эпохи” являлось то, что она требовала постоянных масштабных инвестиций и все меньше нуждалась в людях, которые интересовали ее только как потребителей. Однако волна экономического роста была столь мощной и стремительной, что для поколения ее современников это было неочевидно. Напротив, экономика развивалась столь интенсивно, что даже в индустриальных странах доля промышленных рабочих среди занятого населения оставалась прежней и даже увеличивалась. Во всех развитых странах, кроме США, резервы рабочей силы, выросшие во время довоенной депрессии и послевоенной демобилизации, истощились, и жители сельских регионов, эмигранты и замужние женщины, до этого находившиеся вне рынка рабочей силы, теперь вливались в него во все больших количествах. Тем не менее идеалом, к которому стремилась “золотая эпоха” (достигнутым только частично), являлось производство и даже обслуживание без применения человеческого труда: роботы-автоматы, собирающие автомобили, тихие помещения, наполненные рядами компьютеров, контролирующих выделение энергии, поезда без машинистов. Люди были необходимы подобной экономике только в качестве потребителей товаров и услуг. В этом и состояла главная проблема. Но в “золотую эпоху” она все еще казалась далекой и нереальной, как будущая смерть вселенной от повышения энтропии, о которой человечество предупреждали еще ученые викторианской эпохи.

Напротив, создавалось впечатление, что все проблемы, преследовавшие капитализм в “эпоху катастроф”, исчезли навсегда. Пугающая и неотвратимая последовательность циклов взлетов и депрессий, столь устрашавших человечество в период между Первой и Второй мировыми войнами, превратилась в череду умеренных колебаний благодаря разумному управлению макроэкономикой (по крайней мере, в этом были убеждены экономисты – последователи Кейнса, консультировавшие теперь правительства). Безработица? Но где ее можно было найти в развитых странах в 1960‐е годы, когда в Европе в среднем она составляла лишь 1,5 %, а в Японии – 1,3 % (Van der Wee, 1987, p. 77)? Она не была ликвидирована только в Северной Америке. Нищета? Конечно, бóльшая часть человечества по‐прежнему жила в бедности, но какое отношение могли иметь строки из “Интернационала”