Эрик Хобсбаум - Эпоха крайностей. Короткий двадцатый век (1914–1991)

“Вставай, проклятьем заклейменный” к рабочим старых центральных промышленных регионов, если теперь их целью был собственный автомобиль и ежегодный оплачиваемый отпуск на пляжах Испании? А если вдруг наступили бы трудные времена, разве государство “всеобщего благоденствия” не предоставило бы им такую поддержку, о которой они раньше не могли даже мечтать, и не защитило бы от болезней, несчастных случаев и даже нищеты в старости? Их доходы росли год от года почти автоматически, и казалось, так будет продолжаться вечно. Доступный им спектр товаров и услуг, предлагаемых системой производства, сделал прежние предметы роскоши товарами ежедневного потребления, и число их увеличивалось год от года. Чего еще в материальном отношении могло желать человечество, кроме распространения прибылей, уже обретенных счастливчиками в некоторых странах, на несчастных обитателей регионов, еще не вступивших в эпоху развития и модернизации, которые составляли большую часть земного шара?

Так какие же проблемы оставалось решить? Один известный и очень умный британский социалист писал в 1956 году:

Традиционно экономические проблемы, порожденные капитализмом, – бедность, массовая безработица, нищета, нестабильность и даже возможность крушения всей системы – заботили главным образом социалистов <���…> Капитализм был реформирован до неузнаваемости. Несмотря на случающиеся время от времени незначительные спады и платежные кризисы, полная занятость и достаточный уровень социальной стабильности, похоже, могут сохраниться. Можно ожидать, что автоматизация постепенно решит все оставшиеся проблемы недопроизводства. По прогнозам, в результате теперешних темпов роста в течение следующих пятидесяти лет национальный доход утроится (Crosland, 1957, р. 517).

Как же объяснить этот необычайный и совершенно неожиданный триумф системы, которая половину срока своего существования, казалось, находилась на грани разрушения? Объяснений, конечно, требует не сам факт длительного периода развития и благосостояния, наступивший вслед за периодом экономических и иных трудностей и катаклизмов. Такая последовательность “длинных волн” протяженностью в полвека формировала основной ритм истории капиталистической экономики еще с конца девятнадцатого века. Как мы видели (глава 2), еще “эпоха катастроф” привлекла внимание к этому типу флуктуаций, природа которых пока остается неясной. В мире они известны под именем русского экономиста Кондратьева. В долгосрочной перспективе “золотая эпоха” стала очередным взлетом “по Кондратьеву”, подобно великому буму Викторианской эпохи (1850–1873) (странным образом их даты почти совпадают – с интервалом в столетие), а также belle époque эдвардианского периода. Как и в случае предыдущих аналогичных резких подъемов, ей предшествовал и следовал за ней резкий спад. Однако объяснения требует сам небывалый размах и интенсивность этого подъема, вполне соответствовавшего небывалому размаху и глубине предшествующей эпохи кризисов и депрессий.

По-настоящему удовлетворительных объяснений этого “большого скачка” мировой капиталистической экономики с его беспрецедентными социальными последствиями пока не существует. Безусловно, многие страны энергично стремились к тому, чтобы соответствовать образцовой экономике индустриального общества начала двадцатого века, а именно экономике Соединенных Штатов – страны, не разоренной ни одной выигранной или проигранной войной, хотя и коротко затронутой Великой депрессией. Они систематически пытались подражать США, что ускорило процесс их экономического развития, поскольку всегда проще усовершенствовать существующие технологии, чем изобретать новые. Последнее может начаться позже, как показал пример Японии. Однако “большой скачок” имел гораздо более важные последствия. Благодаря ему произошла коренная реорганизация и реформирование капитализма и был совершен прорыв в сфере интернационализации и глобализации экономики.

Первое породило “смешанную экономику”, благодаря которой государствам стало проще планировать экономическую модернизацию и управлять ею, а также намного увеличило спрос. Все послевоенные истории небывалого экономического успеха капиталистических стран за редчайшими исключениями (Гонконг) – это истории индустриализации, поддерживаемой, управляемой, руководимой, а иногда планируемой правительством, от Франции и Испании в Европе до Японии, Сингапура и Южной Кореи в Азии. В то же время политическая приверженность правительств полной занятости и (в меньшей степени) уменьшению экономического неравенства, т. е. ориентация на благосостояние и социальную защищенность, впервые создала массовый потребительский рынок предметов роскоши, которые теперь перешли в разряд необходимых. Чем беднее люди, тем большую часть своего дохода они должны тратить на предметы первой необходимости, такие как пища (весьма разумное наблюдение, известное как “закон Энгеля”). В 1930‐е годы даже в такой богатой стране, как США, примерно треть расходов на домашнее хозяйство все еще уходила на еду, однако к началу 1980‐х годов эта статья составляла лишь 13 %. Остальное можно было тратить на другие покупки. “Золотая эпоха” демократизировала рынок.

Второе, т. е. интернационализация экономики, увеличило производительную способность мировой экономики, сделав возможным гораздо более совершенное и сложное международное разделение труда. Первоначально оно было ограничено главным образом кругом так называемых “развитых рыночных экономик”, т. е. странами, принадлежавшими к американскому лагерю. Социалистическая часть мира была в значительной степени изолирована (см. главу 13), а наиболее динамично развивающиеся страны третьего мира в 1950‐е годы предпочитали самостоятельную плановую индустриализацию, в рамках которой замещали импортные изделия отечественной продукцией. Конечно, основные западные капиталистические страны торговали с остальным миром, и весьма удачно, поскольку условия торговли им благоприятствовали – т. е. они дешево могли покупать сырье и продовольствие. Что действительно резко увеличилось, так это торговля промышленными товарами, в основном между главными развитыми странами. За двадцать лет с 1953 года мировая торговля готовой продукцией выросла в десять раз. Производители промышленной продукции, с девятнадцатого века стабильно контролировавшие немногим менее половины общемирового торгового оборота, теперь покрывали более 60 % рынка (Lewis, 1981). “Золотая эпоха” утвердилась в экономиках ведущих капиталистических стран даже в чисто количественном отношении. В 1975 году на долю стран “большой семерки” (Канада, США, Япония, Франция, Федеративная Республика Германия, Италия и Великобритания) приходилось три четверти всех частных автомобилей земного шара, почти таким же было и соотношение числа телефонов (UN Statistical Yearbook, 1982, p. 955 ff, 1018 ff). Однако новая промышленная революция не была ограничена каким‐либо одним регионом.