Эрик Хобсбаум - Эпоха крайностей. Короткий двадцатый век (1914–1991)

Что касается социалистических партий и рабочих движений, столь распространенных в Европе после войны, то они быстро приспособились к новому реформированному капитализму, поскольку из практических соображений не проводили своей собственной экономической политики, за исключением коммунистов, чья политика состояла в захвате власти, а затем следовании модели СССР. Прагматичные скандинавы оставили свой частный сектор нетронутым. Британское лейбористское правительство 1945 года также не приняло никаких мер для его реформирования и проявило полное отсутствие интереса к планированию, что было весьма странно, особенно по сравнению с решительной плановой модернизацией, предпринятой несоциалистическим французским правительством. Левые фактически сосредоточили усилия на улучшении условий своих избирателей-рабочих и на социальных реформах, проводимых с этой же целью. Поскольку у них не было ничего, кроме призывов к свержению капитализма (хотя ни одно социалистическое правительство не знало, как это сделать, и не пыталось осуществить), то для финансирования своих целей им оставалось лишь уповать на сильную, процветающую капиталистическую экономику. В сущности, их вполне устраивал реформированный капитализм, признающий важность лейбористских и социал-демократических устремлений.

Одним словом, по разным причинам политики, чиновники и даже многие бизнесмены послевоенного Запада были убеждены, что о возврате к принципу невмешательства государства в экономику и к прежнему свободному рынку не могло быть и речи. Четко определенные политические задачи: полная занятость, сдерживание коммунизма, модернизация отсталой и разрушенной экономики – имели абсолютный приоритет и оправдывали вмешательство правительства в экономику. Даже режимы, преданные принципам политического и экономического либерализма, теперь могли и должны были осуществлять экономическую политику способами, некогда отвергавшимися ими как “социалистические”. Именно так Великобритания и даже США управляли своей военной экономикой. Будущее было за экономикой смешанного типа. Однако бывали моменты, когда старые традиции фискальной умеренности, стабильной валюты и устойчивых цен все еще принимались во внимание, хотя уже и не являлись решающими. Начиная с 1933 года пýгала инфляции и финансового дефицита больше не отгоняли птиц с полей экономики, что не мешало собирать урожай.

Это были серьезные изменения. Именно они подвигли американского государственного деятеля, приверженца классического капитализма А. Гарримана, в 1946 году сказать своим соотечественникам: “Люди нашей страны больше не боятся таких слов, как «планирование» <���…> они признали тот факт, что правительство должно строить планы так же, как и отдельные граждане” (Maier, 1987, р. 129). Благодаря этим новым веяниям поборник экономического либерализма и американской экономики Жан Монне (1888–1979) естественным образом перешел в лагерь страстных сторонников французского экономического планирования. Эти веяния превратили экономиста лорда Лайонела Роббинса, поборника свободного рынка, некогда защищавшего традиционный капитализм от Кейнса и читавшего лекции совместно с Хайеком в Лондонской школе экономики, в руководителя полусоциалистической британской военной экономики. В течение примерно тридцати лет главным образом в США существовал консенсус западных теоретиков и политиков, определявший, что могут, а главное, чего не могут делать остальные некоммунистические страны. Все хотели роста производства, расширения международной торговли, полной занятости, индустриализации и модернизации, и все были готовы добиваться этого, если будет необходимо, с помощью систематического правительственного контроля и управления смешанной экономикой, а также путем сотрудничества с рабочим движением, если оно не коммунистическое. “Золотая эпоха” не стала бы золотой без консенсуса о том, что для выживания капитализма (“свободного предпринимательства”, как его больше любили именовать) [82] Слово “капитализм”, как и “империализм”, не употреблялось в публичном дискурсе, поскольку вызывало негативные ассоциации в общественном сознании. Только в начале 1970‐х годов появились политики и публицисты, гордо называвшие себя капиталистами, а с 1965 года журнал Forbes, писавший о бизнесе, переиначив избитую фразу американских коммунистов, начал называть себя “орудием капитализма”. его нужно было спасать от себя самого.

Однако, хотя капитализм, безусловно, реформировал себя, следует провести четкое различие между общей готовностью сделать то, что до этого времени было просто немыслимо, и реальной эффективностью специфических рецептов, которые изобретали повара новой экономической кухни. Об этом сложно судить. Экономисты, как и политики, всегда склонны относить успех за счет собственной дальновидности, а в “золотую эпоху”, когда даже такие слабые экономики, как британская, развивались и процветали, казалось, имелось достаточно оснований для самолюбования. И все же взвешенная политика во многом добилась поразительных успехов. Например, в 1945–1946 годах Франция осознанно вступила на путь экономического планирования для модернизации своей промышленности. Такая адаптация советских идей к смешанной экономике капитализма оказалась весьма эффективной, поскольку с 1950 по 1979 год Франция, до этого олицетворявшая экономическую отсталость, быстрее других экономически развитых государств (даже быстрее Германии) стала нагонять США по эффективности производства (Maddison, 1982, р. 46). Но предоставим экономистам, известным спорщикам, рассуждать о достоинствах, недостатках и эффективности экономической политики, проводимой различными правительствами (более всего ассоциировавшейся с именем Дж. Мейнарда Кейнса, умершего в 1946 году).

Разница между общими замыслами и их конкретным воплощением особенно ясно обнаружилась в перестройке международной экономики, поскольку здесь уроки Великой депрессии (это выражение стало распространенным в 1940‐е годы) хотя бы частично воплотились в конкретные институциональные преобразования. Лидерство США не вызывало сомнения.

Вашингтон оказывал политическое давление, даже когда идеи и инициативы исходили от Великобритании, и там, где мнения расходились, как между Кейнсом и американским представителем Гарри Уайтом [83] По иронии судьбы, Уайт впоследствии стал жертвой “охоты на ведьм” в США как предполагаемый секретный сторонник коммунистов. в вопросе о новом Международном валютном фонде (МВФ), позиция США одерживала верх. Тем не менее по первоначальному плану новый мировой либерально-экономический порядок должен был стать частью нового международного политического порядка, также задуманного еще в годы войны как Организация Объединенных Наций. Только после того как исходная модель ООН не выдержала перегрузок “холодной войны”, два международных института, созданных на основе соглашений в Бреттон-Вудс в 1944 году, – Всемирный банк и Международный валютный фонд (существующие до сих пор) – фактически стали инструментом американской политики. Они должны были способствовать развитию долгосрочных международных инвестиций и поддерживать стабильность валют, а также заниматься проблемами платежного баланса. Другие аспекты международной программы (в частности, контроль цен на сырьевые товары и поддержание полной занятости) не породили специальных учреждений и были внедрены лишь частично. Планировавшееся создание Всемирной торговой организации (ВТО) привело к выработке гораздо более скромного “Генерального соглашения о тарифах и торговле”, призванного устранять торговые барьеры путем периодически повторяемых переговорных раундов.