Эрик Хобсбаум - Эпоха крайностей. Короткий двадцатый век (1914–1991)

Тем не менее экономика становилась все более транснациональной , особенно начиная с 1960‐х годов, т. е. развивалась система экономической деятельности, для которой государственная территория и государственные границы являются не основными преградами, а лишь осложняющими факторами. Формировалась такая мировая экономика, которая фактически не имеет четких пределов и точно определенной территориальной основы и которая сама задает рамки и пределы экономическим системам даже очень больших и могущественных государств. В начале 1970‐х годов такая транснациональная экономика превратилась в мощную мировую силу. Она продолжала развиваться, во всяком случае быстрее, чем раньше, во время “десятилетий кризиса”, начавшихся после 1973 года. Именно ее появление в значительной степени создало проблемы этих десятилетий. Безусловно, она шла рука об руку с расширяющейся интернационализацией. Между 1965 и 1990 годами мировые объемы продукции, шедшей на экспорт, удвоились (World Development, 1992, p. 235).

Очевидны были три аспекта этой транснационализации: транснациональные фирмы (более известные как транснациональные корпорации), новое международное разделение труда и рост офшорных финансовых потоков. Последнее являлось не только одной из ранних форм транснационализма, но также наглядно демонстрировало, как капиталистическая экономика может уходить от национального и любого другого контроля.

Термин “офшор” возник в 1960‐е годы для описания практики регистрации юридического адреса коммерческого предприятия на некоей, обычно малой и в финансовом отношении богатой территории, позволявшей предпринимателям уклоняться от уплаты налогов и других ограничений, налагаемых на них собственным государством. Это произошло потому, что в каждом серьезном государстве или территории, как бы ни были они привержены свободе получения прибыли, к середине двадцатого столетия сложилась определенная система контроля над легальным бизнесом в интересах населения. Однако путем сложного и хитроумного сочетания юридических лазеек в корпоративном и трудовом законодательстве некоторых малых территорий (Кюрасао, Виргинских островов, Лихтенштейна и т. д.) можно было творить чудеса при составлении балансового отчета фирмы, поскольку “суть офшора заключается в превращении огромного числа юридических лазеек в жизнеспособную и неконтролируемую корпоративную структуру” (Raw, Page and Hodgson, 1972, p. 83). По очевидным причинам к офшорной системе прибегали, в частности, при совершении финансовых сделок, хотя Панама и Либерия долгое время субсидировали своих политиков за счет доходов от регистрации торговых судов других стран, чьи владельцы находили свои законодательства слишком обременительными.

В какой‐то период в 1960‐е годы маленькая хитрость позволила превратить в глобальный офшор такой исторический международный финансовый центр, как лондонский Сити. Произошло это благодаря изобретению евровалюты, главным образом так называемых евродолларов. Доллары, хранящиеся на депозитах в неамериканских банках и невозвращаемые на родину, главным образом для того, чтобы обойти ограничения банковского законодательства США, стали доступным финансовым инструментом. Эти доллары, находящиеся в свободном обращении, накапливались в огромном количестве благодаря росту американских инвестиций за рубежом и огромным политическим и военным расходам американского правительства. Они создали основу для абсолютно неконтролируемого глобального рынка краткосрочных займов, который стремительно рос. Рынок евровалюты вырос примерно с 14 миллионов долларов в 1964 году до 160 миллиардов долларов в 1973 году и почти до 500 миллиардов долларов пять лет спустя, когда этот рынок стал главным механизмом переработки гигантских прибылей от продажи нефти, поскольку перед странами ОПЕК внезапно встала проблема их использования и инвестирования (см. ниже). США были первой страной, оказавшейся во власти мощных потоков свободного капитала, омывавших земной шар и перетекавших из валюты в валюту в поисках быстрой прибыли. Со временем всем правительствам суждено было стать жертвами этих потоков, поскольку они теряли контроль над валютным курсом и мировой денежной массой. К началу 1990‐х годов даже совместные меры, принятые банками крупных государств, не принесли результатов.

То, что фирмы, расположенные в одной стране, но работавшие в нескольких государствах, должны расширять свою деятельность, было вполне естественно. Такие “многонациональные” корпорации не были новостью. Американские структуры подобного типа увеличили свои иностранные филиалы с 7,5 тысячи в 1950 году до более 23 тысяч в 1966 году, главным образом в Западной Европе и Западном полушарии (Spero, 1977, р. 92). За ними последовали фирмы из других стран. Немецкая химическая корпорация Hoechst , например, создала 117 предприятий в 45 странах (почти все после 1950 года) (Fröbel, Heinrichs, Kreye, 1986, Tabelle IIIA, p. 281 ff). Новизна заключалась только в масштабах деятельности этих транснациональных объединений. К началу 1980‐х годов американские транснациональные корпорации обеспечивали более чем три четверти экспорта своей страны и почти половину ее импорта; кроме того, подобные корпорации (как британские, так и иностранные) покрывали более чем 80 % британского экспорта (UN Transnational, 1988, p. 90).

С одной стороны, эти цифры как будто бы не относятся к делу, поскольку главной функцией подобных корпораций являлось “расширение рынков за пределы государственных границ”, т. е. стремление к независимости от государства и его территории. Многое из того, что статистика (которая все еще в основном собирается в разных странах отдельно) считает экспортом или импортом, на самом деле представляет собой внутренний товарооборот в рамках транснационального объединения. В качестве примера можно привести компанию General Motors , осуществлявшую свою деятельность в сорока странах. Все это, естественно, способствовало концентрации капитала – тенденции, известной еще со времен Карла Маркса. К 1960 году было уже подсчитано, что торговые сделки 200 крупнейших фирм несоциалистического лагеря составляли 17 % валового национального продукта этих стран, а к 1984 году они, как предполагалось, должны были достичь 26 % [84] Такие оценки следует использовать с осторожностью, а лучше всего определять по ним лишь порядок величин. . Большинство таких транснациональных корпораций размещались в зажиточных “развитых” государствах. Например, 85 % из 200 лидеров базировались в США, Японии, Великобритании и Германии, а фирмы из одиннадцати других стран осваивали оставшиеся рынки. Однако несмотря на то, что связи этих гигантов с их собственными правительствами были довольно тесными, к концу “золотой эпохи” такие компании едва ли можно было отождествлять с конкретным правительством или государством (по‐видимому, исключение составляли японские и некоторые военные корпорации). Больше не являлось аксиомой утверждение магната из Детройта, впоследствии ставшего американским министром: “Что хорошо для General Motors , хорошо для США”. Да и как это могло соответствовать действительности, когда операции таких компаний в родной стране были лишь операциями на одном из сотни рынков, как, например, в случае Mobil Oil , или на одном из ста семидесяти рынков, как в случае Daimler Benz ? Логика бизнеса заставляла международные нефтяные фирмы рассчитывать свою стратегию и политику в отношении собственной страны точно таким же способом, как в отношении Саудовской Аравии или Венесуэлы, а именно с точки зрения прибылей и убытков, с одной стороны, и соотношения власти компании и правительства – с другой.