Эрик Хобсбаум - Эпоха крайностей. Короткий двадцатый век (1914–1991)

А теперь посмотрим, что произошло в третьей четверти двадцатого века. Возможно, не так уж и странно, что к началу 1980‐х годов из каждых ста британцев или бельгийцев сельским хозяйством занимались менее трех человек, так что среднему британцу в повседневной жизни было гораздо легче столкнуться с человеком, который некогда обрабатывал землю в Индии или Бангладеш, чем с фермером из Соединенного Королевства. Численность сельского населения США снизилась до такого же соотношения, но, если учесть постоянство этого плавного снижения, оно было не столь удивительно, как тот факт, что эта тонкая прослойка обеспечивала США и остальной мир огромными запасами продовольствия. Мало кто в сороковые годы двадцатого века ожидал, что к началу 1980‐х годов не останется ни одной страны к западу от “железного занавеса”, в которой в сельском хозяйстве было бы занято более 10 % населения, за исключением Ирландской Республики (где эта цифра была лишь немного выше), Испании и Португалии. Однако тот факт, что в Испании и Португалии число людей, занятых в сельском хозяйстве, в 1950 году составлявшее почти половину населения, через тридцать лет уменьшилось до 14,5 и 17,6 % соответственно, говорит сам за себя. После 1950 года за двадцать лет крестьянство в Испании сократилось вдвое, то же самое произошло в Португалии за двадцать лет после 1960 года (ILO, 1990, Table 2A; FAO, 1989).

Эти цифры впечатляют. В Японии, например, число фермеров уменьшилось с 52,4 % в 1947 году до 9 % в 1985‐м. В Финляндии (возьмем реальную историю, известную автору) девушка, родившаяся в семье фермера, которая в первом браке тоже была женой фермера и трудилась вместе с ним на земле, смогла задолго до достижения среднего возраста стать интеллектуалкой, свободной от национальных предрассудков, и сделать политическую карьеру. Зимой 1940 года, когда ее отец погиб во время войны с Россией, оставив жену и ребенка на семейной земле, 57 % финнов являлись фермерами и лесорубами. Когда ей исполнилось сорок пять, сельским хозяйством занимались уже менее 10 %. В подобных обстоятельствах вполне естественно, что многие финны, начав с крестьянского труда, заканчивали свой путь совершенно иначе.

Предсказание Маркса, что индустриализация уничтожит крестьянство, наконец явно воплощалось в жизнь в странах с бурно развивающейся промышленностью, однако резкое уменьшение населения, занятого в сельском хозяйстве в отсталых странах, было совершенно неожиданным. В то время когда молодые левые с воодушевлением цитировали Мао Цзэдуна, говорившего о победе революции путем мобилизации миллионов сельских тружеников против окружавших их городских цитаделей, эти миллионы покидали свои деревни и переселялись в город. В Латинской Америке за двадцать лет число крестьян сократилось вдвое в Колумбии (1951–1973), Мексике (1960–1980) и немного меньше чем вдвое в Бразилии (1960–1980). Примерно на две трети крестьянство уменьшилось в Доминиканской Республике (1960–1981), Венесуэле (1961–1981) и на Ямайке (1953–1981). Во всех этих странах, за исключением Венесуэлы, в конце Второй мировой войны крестьяне составляли половину или даже абсолютное большинство всего занятого населения. Однако уже в 1970‐е годы в Латинской Америке (за вычетом карликовых государств вокруг Панамского перешейка и Гаити) не осталось ни одной страны, где крестьяне не составляли бы меньшинства. Сходной была ситуация и в государствах исламского мира. Всего за тридцать с небольшим лет в Алжире доля крестьянского населения сократилась с 75 до 20 %, в Тунисе – с 68 до 23 %. В Марокко за десять лет (1971–1982) крестьяне перестали составлять большинство населения, хотя их число уменьшилось не столь резко. В Сирии и Ираке в середине 1950‐х годов крестьяне все еще составляли половину населения. В течение последующих двадцати лет в Сирии это количество сократилось вдвое, в Ираке – более чем на треть. В Иране число сельского населения с 55 % в середине 1950‐х годов упало до 29 % к середине 1980‐х.

Между тем крестьяне аграрных стран Европы, само собой, тоже перестали обрабатывать землю. К 1980 году даже в странах, которые издавна считались оплотом крестьянского земледелия в Восточной и Юго-Восточной Европе, не более трети рабочей силы было занято в сельском хозяйстве (Румыния, Польша, Югославия, Греция), а то и значительно меньше – в частности, в Болгарии, где в 1985 году было лишь 16,5 % крестьян. Лишь одна цитадель крестьянства оставалась в окрестностях Европы и Ближнего Востока – Турция, где количество крестьян сократилось, однако в середине 1980‐х годов все еще составляло абсолютное большинство.

Только в трех регионах земного шара по‐прежнему преобладали поля и деревни: в Африке к югу от Сахары, в Южной и Юго-Восточной Азии и Китае. Лишь там все еще можно было найти страны, которые сокращение крестьянства явно обошло стороной и где на протяжении бурных десятилетий оно оставалось стабильной частью населения – более 90 % в Непале, около 70 % в Либерии, около 60 % в Гане. Даже в Индии, как это ни удивительно, после двадцати пяти лет независимости сельских работников было примерно 70 %, и лишь к 1981 году их число незначительно уменьшилось – до 66,4 %. К концу описываемого периода эти регионы с преобладающим сельским населением все еще составляли половину человечества, но даже в них под напором экономических инноваций начали происходить разрушительные изменения. Крепкий аграрный массив Индии был окружен странами, крестьянское население которых быстро уменьшалось: Пакистаном, Бангладеш и Шри-Ланкой, где крестьяне давно уже перестали составлять бóльшую часть населения, так же как в 1980‐е годы в Малайзии, на Филиппинах и в Индонезии и, конечно, в новых индустриальных государствах Восточной Азии – на Тайване и в Южной Корее, где еще в 1961 году в сельском хозяйстве было занято более 60 % населения. Кроме того, в Африке преобладание крестьянства в нескольких южных странах в определенном отношении было иллюзорным. Сельское хозяйство, в котором были заняты преимущественно женщины, составляло лишь видимую сторону экономики, которая на самом деле держалась на денежных переводах от мужчин, мигрировавших в города с белым населением и в шахты, расположенные на юге.

Странность этого массового тихого исхода с земли на самой большой в мире материковой территории и еще больше – на ее островах [87] Около трех пятых всей суши земного шара, не считая ненаселенного материка Антарктики. заключается в том, что он только отчасти явился следствием технического прогресса, во всяком случае в бывших аграрных регионах. Как мы уже видели (см. главу 9), промышленно развитые страны, за одним или двумя исключениями, превратились в главных поставщиков сельскохозяйственной продукции на мировой рынок, причем это происходило на фоне постоянного сокращения их сельского населения, порой составлявшего крайне малую долю всех работающих граждан. Такой эффект достигался за счет небывалых капиталовложений в производство. Наиболее наглядно это проявлялось в том количестве оборудования, которое фермер в богатых и развитых странах имел в своем распоряжении. Подобное положение дел воплотило в жизнь великую мечту об изобилии путем механизации сельского хозяйства, которую лелеяли трактористы в распахнутых рубашках, улыбавшиеся с пропагандистских плакатов молодой советской республики, – и которую СССР, примечательным образом, осуществить так и не смог. Не столь заметными, но в равной мере значимыми стали все более впечатляющие достижения сельскохозяйственной химии, биотехнологии и селективного улучшения пород животных. В таких условиях сельское хозяйство больше не нуждалось ни в рабочих руках, без которых раньше нельзя было собрать урожай, ни в большом числе постоянных фермерских семей и их работников. А там, где они требовались, в результате развития транспорта отпала необходимость их постоянного проживания в деревне. Так, в 1970‐е годы скотоводы Пертшира (Шотландия) сочли более выгодным приглашать стригалей из Новой Зеландии на короткий сезон стрижки, который, естественно, не совпадал с сезоном стрижки в Южном полушарии.